— Идите за мной, дяденька, — неохотно сказала девочка и быстро зашагала в обратном направлении.
Когда фигура человека скрылась за поворотом, ребята направились к дому инженера.
Маруся бежала быстро, постоянно оглядываясь назад. Ей казалось, что “бородач” вот-вот наступит ей на пятки, так близко и громко скрипели его шаги.
— Как тебя зовут? — приветливо спросил он.
— Маруська.
— Отец у тебя в горе работает?
— Нет. Он на домне работал, только его уже нет… Помер! — охотно ответила девочка. — Когда против царя бунтовали, он тоже ходил стрелять. В него три пули попали. Фершал сказал, что он выживет, а он и не выжил.
— А мать у тебя есть?
— Есть. Мамка шибко голосила, когда он помер.
— А где она работает?
— Она вместе с тетей Аришей на угольных печах.
— С какой Аришей?
— А мать Карася, Ариша, — знаете? Они ночью ходят, уголь жгут.
— Далеко нам еще идти?
— Не-ет! Живо добежим! До Почайки спустимся, а там рукой подать.
— А ты не замерзла, Маруся?
— Не-ет… Я только с виду хлипкая, а на самом деле ничего… Я, дяденька, бойкая!
Некоторое время шли молча. Спускаясь с горы, прошли мимо крытого колодца, — место, называемое Почайкой. Девочка постоянно убегала вперед на несколько шагов, затем останавливалась и, подождав мужчину, шла рядом. Ее мучил какой-то вопрос, но она не решалась заговорить. Тот это заметил и ласково спросил:
— Ты мне что-то хочешь сказать, Маруся?
— Дяденька, а вы верно хозяин?
— Нет. Я пошутил.
Маруся облегченно вздохнула. Она, конечно, не поверила и сразу поняла, что дяденька пошутил. Не такая уж она глупенькая на самом деле. Но все-таки проверить не мешало. А вдруг правда! В сказках бывают и не такие чудеса. Даже с царями встречаются.
— А я думала, вы, и верно, хозяин… А только смотрю, зачем вы пешком ходите… Он ведь шибко богатый, хозяин-то? Да?
— Да.
— У него денег, поди, цельный короб. Все на него работают, а он только деньги считает… Дяденька, а на что ему столько денег?
— Жадный он, Маруся.
— Он скупой?.. У нас бабка рядом жила… Вот была тоже скупая. В церковь ходила милостыньку просить, а копейки все прятала… Вот скупая, вот скупая… Лучше бы пряников купила.
Крутой спуск кончился. Дорога шла у подножия горы. Справа, над дорогой, показался небольшой домик.
— Дяденька, ты прямо по этой дорожке иди. Тут и живет Денисов. Вон он где, дом! — сказала Маруся, показав рукой на тусклый огонек в окне.
— Зашла бы со мной погреться.
Девочка на секунду задумалась. Она действительно замерзла, в особенности руки. Кроме того, хотелось повидать Костю и продолжить разговор с приветливым “дяденьком”, но она боялась отстать от своих и поэтому упрямо замотала головой:
— Нет. Я побегу!
Мужчина оглянулся по сторонам, с минуту стоял неподвижно, прислушиваясь к удаляющимся шагам девочки, и наконец решительно свернул с дороги в проход, вырезанный лопатой в сугробах снега.
Кандыба широко открыл глаза. Большие кольца разных цветов плавали в темноте, растягиваясь и сжимаясь. Постепенно они стали желтеть, сливаться вместе, пока не образовали один сплошной круг. В ушах гудело, словно туда нагоняли воздух и он не выходил обратно, раздувая и без того разбухшую голову. Сознание возвращалось медленно. Круг перед глазами сузился и превратился в лампу. Она еще имела неясное очертание и покачивалась вместе со столом, но это была знакомая лампа. Сквозь шум в ушах начал различать какое-то пощелкивание и понял, что это трещат в печке дрова. В затылке появилась острая боль, будто туда вколотили гвоздь. Боль все усиливалась, и хотелось пощупать, не вбили ли туда действительно… Но странное дело: ни рук, ни ног Кандыба вообще не чувствовал, словно ничего, кроме тяжелой, налитой чугуном, разбухшей головы, у него и не было.
Прошло еще немало времени, пока он окончательно пришел в себя и понял, что лежит на полу в участке, около печки. Появились руки, ноги, и Кандыба, с трудом перевернувшись, на четвереньках добрался до стола.
Надо было бежать во флигель, где жили городовые, наряжать погоню за беглецом, но не было сил. Все тело расслабло, ноги дрожали и в горле щекотало хуже, чем после попойки.
Ухватившись обеими руками за край стола, он встал и грудью навалился на него. Согнув голову, как бык, дышал отрывисто, со стоном, и каждый раз с рычанием из груди вырывались слова.
— Ой, худо мне!.. Ой, смерть моя!..
В таком положении его застал пристав, вернувшийся вместе со священником.
— Ты что, болван? Напился, что ли?
Услышав строгий голос начальника, Кандыба поднял голову и мутными глазами бессмысленно посмотрел вокруг.
— Ой, ваше высокоблагородие! Убежал… По затылку… Ой, чуть не убил!..
— Кто убежал? Кого убил? Чего ты бормочешь? Говори, как следует! Раскис, как баба! Ну! — прикрикнул пристав.
Это подействовало. Продолжая держаться за стол, Кандыба выпрямился, скорчил болезненно-страдальческую гримасу и, широко открывая рот, как рыба на суше, начал рассказывать.
— Так что, убежал… Бродягу тут… бродягу без вас задержали… Вот… беспаспортный… Сидел тут у печки… Вот отец Игнатий видели. Сидел и сидел… все ничего… А потом схватил полено и по голове… вдарил… Меня по голове. Ой!.. Ваше высокоблагородие… сюда, по затылку… В глазах потемнело… Думал, смерть пришла…
Говоря это, Кандыба закатывал глаза к потолку, моргал, часто прикладывал к груди то одну, то другую руку.
Страдальческое выражение на толстом красном лице с большими пушистыми усами делало его смешным и сочувствия не вызывало. Казалось, что он представляется, преувеличивает. Не верилось, что этот тупой, грубый человек может испытывать какую-то боль и что-то переживать.
“Телячьи нежности”, — подумал пристав, а когда Кандыба умолк, с презрением процедил сквозь зубы:
— Болван! Так тебе и надо! Я бы еще добавил. Вперед умнее будешь!
— Ваше высокоблагородие! Я за веру, царя и отечество… Дозвольте доложить, облаву надо… погоню! Никуда не денется. Не здешний…
— Замолчи! Без тебя знаю, что надо делать.