"Сынок, в какой стране житье
Всех лучше? При сравненье
Какому народу -- французам иль нам -
Отдашь ты предпочтенье?"
"Вот видишь ли, мама, немецкий гусь
Хорош; рассуждая строго,
Французы нас только в начинке забьют,
И соус их лучше намного".
Откланялся вскоре и гусь, и тогда,
Свои предлагая услуги,
Явились ко мне апельсины. Я съел
Десяток без всякой натуги.
Тут снова с большим благодушьем меня
Расспрашивать стала старушка.
Иной вопрос был так хитер -
Ни дать ни взять ловушка.
"Ну, а политикой, сынок,
Ты занят с прежним рвеньем?
В какой ты партии теперь?
Ты тот же по убежденьям?"
"Ах, матушка, апельсины все
Прекрасны, без оговорки.
Я с наслажденьем пью их сок
И оставляю корки".
ГЛАВА XXI
Полусгоревший город наш
Отстраивают ныне.
Как недостриженный пудель, стоит
Мой Гамбург в тяжком сплине.
Не стало многих улиц в нем,
Напрасно их ищу я.
Где дом, в котором я познал
Запретный плод поцелуя?
Где та печатня, куда я сдавал
"Картины путевые"?
А тот приветливый погребок,
Где устриц вкусил я впервые?
А где же Дрекваль, мой Дрекваль где?
Исчез, и следы его стерты.
Где павильон, в котором я
Едал несравненные торты?
И ратуша где, в которой сенат
И бюргерство восседало?
Все без остатка пожрал огонь,
И нашей святыни не стало.
С тех пор продолжают люди стонать
И с горечью во взоре
Передают про грозный пожар
Десятки страшных историй:
"Горело сразу со всех сторон,
Все скрылось в черном дыме.
Колокольни с грохотом рушились в прах,
И пламя вставало над ними.
И старая биржа сгорела дотла,
А там, как всем известно,
Веками работали наши отцы
Насколько можно честно.
Душа золотая города -- банк
И книги, куда внесли мы
Стоимость каждого из горожан,
Хвала творцу, невредимы.
Для нас собирали деньги везде,
И в отдаленнейших зонах.
Прекрасное дело! Чистый барыш
Исчислен в восьми миллионах.
К нам отовсюду деньги шли -
По землям и по водам;
Мы принимали всякий дар,-
Нельзя же швыряться доходом!
Постели, одежды сыпались нам,
И мясо, и хлеб, и бульоны,
А прусский король захотел даже вдруг
Прислать свои батальоны.
Ущерб матерьяльный покрыть удалось,
Мы раны вскоре залечим.
Но наш испуг, наш смертельный испуг!
Увы, оплатить его нечем!"
"Друзья -- сказал ободрительно я. -
Стонать и хныкать не дело.
Ведь Троя была городок поважней,
Однако тоже сгорела.
Вам надо отстроить свои дома,
Убрать со дворов отбросы,
Улучшить законы и обновить
Пожарные насосы.
Не сыпьте в ваш черепаховый суп
Так много кайеннского перца,
Не ешьте ваших карпов -- их жир
Весьма нездоров для сердца.
Индейки вам не повредят,
Но вас околпачит быстро
Та птица, что снесла яйцо
В парик самого бургомистра.
Сия фатальная птица, друзья,
Знакома вам, вероятно.
При мысли о ней вся пища идет
У меня из желудка обратно".
ГЛАВА ХХП
Заметней, чем город, тряхнуло людей,
Нет более грустной картины!
Все одряхлели и подались -
Ходячие руины!
Кто тощим был -- отощал совсем,
А жирный -- заплыл, как боров.
Состарились дети. У стариков
Явился детский норов.
Кто был теленком, тот теперь
Гуляет быком здоровенным.
Гусенок гордые перья надел
И сделался гусем отменным.
Старуха Гудель -- сплошной соблазн:
Прельстительней всякой сирены,
Добыла кудри чернее смолы
И зубы белее пены.
Лишь продавец бумаги, мой друг,
Не пал под гнетом событий.
Его волоса -- золотое руно:
Живой Иоанн Креститель.
N. N. промчался мимо меня,-
Казалось, он сильно взволнован,
Говорят, его погоревший ум
У Бибера был застрахован.
И старый цензор встретился мне,
Я был удивлен немало:
Он сильно сгорбился, одряхлел,
Судьба и его потрепала.
Мы долго друг другу руки трясли,
Старик прослезился мгновенно:
Ах, как он счастлив видеть меня!
Была превосходная сцена.
Не всех застал я -- кое-кто
Простился с юдолью земною.
Ах, даже Гумпелино мой
Не встретился больше со мною.
С души великой наконец
Земные ниспали оковы,
И светлым ангелом он воспарил
К престолу Иеговы.
Кривого Адониса я не нашел,
Хотя искал повсюду,-
На гамбургских улицах он продавал
Ночные горшки и посуду.
Саррас, несравненный пудель, издох.
А я охотно верю,
Что Камне отдал бы целый мешок
Поэтов за эту потерю.
Население Гамбурга с давних времен -
Евреи и христиане.
У них имеется общая страсть -
Придерживать грош в кармане.
Христиане весьма достойный народ:
Любой -- в гастрономии дока.
Обычно по векселю платят они
В канун последнего срока.
Евреи бывают двух родов
И чтут по-разному бога:
Для новых имеется новый храм,
Для старых, как встарь,-- синагога.
Новые даже свинину едят
И все -- оппозиционеры.
Они демократы, а старики -
Аристо-когтисты сверх меры.
Я старых люблю, я новых люблю,
Но -- милосердный боже! -
Популярная рыбка -- копченый шпрот
Мне несравненно дороже.
ГЛАВА XXIII
С великой Венецией Гамбург не мог
Поспорить и в прежние годы,
Но в Гамбурге погреб Лоренца есть,
Где устрицы -- высшей породы.
Мы с Кампе отправились в сей погребок,
Желая в уюте семейном
Часок-другой почесать языки
За устрицами и рейнвейном.
Нас ждало приятное общество там:
Меня заключили в объятья
Мой старый товарищ, добрый Шофпье,
И многие новые братья.
Там был и Вилле. Его лицо -
Альбом: на щеках бедняги
Академические враги
Расписались ударами шпаги.
Там был и Фукс, язычник слепой
И личный враг Иеговы.
Он верит лишь в Гегеля и заодно
Еще в Венеру Кановы.
Мой Кампе в полном блаженстве был,
Попав в амфитрионы,
Душевным миром сиял его взор,
Как лик просветленной мадонны.
С большим аппетитом Я устриц глотал,
Рейнвейном пользуясь часто,
И думал: "Кампе -- большой человек,
Он -- светоч издательской касты!
С другим издателем я б отощал,
Он выжал бы все мои силы,
А этот мне даже подносит вино,-
Я буду при нем до могилы.
Хвала творцу! Он, создав виноград,
За муки воздал нам сторицей,
И Юлиус Кампе в издатели мне
Дарован его десницей.
Хвала творцу и силе его
Вовеки, присно и ныне!
Он создал для нас рейнвейн на земле
И устриц в морской пучине.
Он создал лимоны, чтоб устриц мы
Кропили лимонным соком.
Блюди мой желудок, отец, в эту ночь,
Чтоб он не взыграл ненароком!"
Рейнвейн размягчает душу мою,
Сердечный разлад усмиряя,
И будит потребность в братской любви,
В утехах любовного рая.
И гонит меня из комнат блуждать