Он дал знак, и новокрещенцев погнали с монастырского двора.
— Стойте!
Главарь оглянулся на голос, который показался ему необычно властным для инока. Что-то необычное было и в самом иноке, что не поддавалось определению. В голове быстро мелькали догадки, что это либо именитый князь, постриженный в монахи, либо тайный посланец царя, прикинувшийся монахом. Подчиняясь этому голосу, опричники остановились, глядя на своего предводителя.
— Мирским людям не дозволено чинить беспорядки в богоспасаемом монастыре. Ежели у вас есть какое дело, подобает поначалу сослаться с настоятелем.
— А ты кто таков будешь, что указуешь нам?
Говоря это, Гермоген пристально всматривался в лицо главаря, узнавая и не узнавая Горобца. Узнаваем был голос с лёгкой хрипотцой и выражением наглой силы. Горобец ещё более почернел, а нос совсем стал похож на клюв хищной птицы.
— Да соизволит гость пожаловать в покои архимандрита.
Горобец последовал за иноком. Он не узнал в нём казака Ермолая.
Войдя в покои, он огляделся, с трудом скрывая насмешку. Подумал, не шут куёт ли над ним монах? Убранство покоев было столь простым, что оно напоминало скорее убогую келью. Хозяин попросил гостя присесть за малым столиком, а сам опустился на скамью, обтянутую тёмным сукном.
— Издалека, видно, прибыли в наши края? И по какой нужде?
Сейчас его с этим человеком разделяют годы и вся прожитая жизнь. Но осталось в памяти то роковое время, когда Горобец едва не лишил его жизни. Бог спас. Но сердце этого человека и поныне кипит злобой, а душу съедают змеи-страсти. Христианский долг повелевает ему, Гермогену, обратиться к сему несчастному со словом праведным.
— Скоро ли будет архимандрит? — спросил Горобец, не ответив на вопрос и не замечая доброй приглядки к себе странного инока.
— Се владыка перед вами, — ответил монашек, стоявший у двери.
Не успел Горобец удивиться и принять достойный вид, как архимандрит произнёс слова, ещё более его удивившие:
— Я спросил вас, издалече ли вы пожаловали. Я потому спросил, что ваше дородство и кафтан боярский не утаивают, одначе, вашей присылки из далёкого казачьего края.
— Ну, так... И что из этого следует? — дёрнулся Горобец.
— Да не будут вам в обиду мои слова. Я к тому это сказал, что сам в давние годы служил в казаках.
Прост был, однако, Гермоген. Не знал, видно, либо забыл, что такие люди, как Горобец, не понимают простосердечной искренности. С наглым видом он спросил:
— Из казаков убёг, значит?
Гермоген молчал, догадываясь, сколь нежелательным может быть продолжение разговора. По доброте своей он чаял раскаяния Горобца и доброго согласия меж ними.
— Дивно мне слышать это, архимандрит, — продолжал Горобец в своей обычной развязной манере. — Али не ведомо тебе было, что меж жизнью и смертью и блоха не проскочит?
— Я позвал вас в свои покои, чтобы сказать вам: царь повелел переписать всех новокрещенов по дворам и монастырям. Сие бережение царское милует новокрещенов, дабы не отпали от веры. Извольте, ваше дородство, вернуть новокрещенов в монастырь, ибо значатся здесь по царскому указу.
Эти слова словно подменили Горобца.
— Не извольте беспокоиться. Я велю своим холопам исправить оплошку. — Тут он несколько смутился, но уже не мог отказаться от развязной свободы в словах: — Не обессудьте, ваше преподобие, грешного опричника. Удостойте своей беседы. Хочу спросить вас.
— Спрашивайте.
— Души-то загубленные али не снятся вам в снах ваших?
— Снятся, — неожиданно просто ответил Гермоген. — Уповаю на милосердие Господне. И до нас грехи отпускались на покаянии и молитве. Много примеров тому в житиях святых и в Священном Писании. Будущий пророк Моисей убил египтянина, зарыл в песок и бежал.
В слезах и раскаянии обратился он с молитвою к Богу, обуреваемый страхом. И был у него страх, опасался он мести египтян и гнева Божьего, но Господь услышал его и сказал: «Не бойся! Я с тобою!»
— Дивно мне, как вы всё это... про себя сказываете. И монахи знают про то, как вы казаковали? И не убоялись правды?
— Правда — дело Божье, Богом на нас наложенное.
Горобец с сомнением покачал головой.
— Коли бы оно так было, всякий человек был бы навычен правде. Сами ведаете, что в казаках правда к пагубе вела. О покаянии хоть и ведали, да многое сотворяли не по правде.
— И однако под влиянием страха Божьего у иных просыпалась совесть.
Горобец опустил голову.
— Не ведаю и ныне, что есть страх Божий.