Спасибо стрельцам. Они одаривали каждого хлебом и квасом. Выкатывали прямо на Соборную площадь бочки с квасом, целыми связками разносили караваи... Разжалобилась и боярская челядь. Куда и делась её лакейская спесивость! Выносили погорельцам хлебы, ковриги, жбаны с квасом... Это немного отвлекло людей в их беде. Иные прятали за пазуху кус хлеба, но его было вдоволь.
Давно было замечено, что, сопереживая другому в беде, человек укрепляется духом. Своя беда как бы на время отодвигается. Неподалёку от Гермогена сидела баба в платье из домотканого крашеного полотна. Рукавом от платья она обвязала обожжённую ножку дочки, и та затихла у неё на коленях, уткнувшись льняной головкой в грудь матери. Волосы женщины были немного обожжены, на щеке запёкшийся рубец. Может быть, эта девочка — единственное дитя, которое ей удалось спасти. Она сидела с отрешённо-измученным лицом, и весь вид её выдавал непосильные страдания. Видимо, и родные её сгорели. Иначе она искала бы их среди погорельцев, хотя бы взглядом. Рядом с ней стояла кружка с квасом и лежала коврига хлеба, но она ни к чему не притронулась. Вот проснулась девочка и захныкала, жалуясь на обожжённую ножку. Мать словно бы не слыхала. Увидев хлеб, девочка потянулась к нему. Но ей хотелось и кваса. Увидев это, мальчик подбежал, подал ей кружку, а ковригу положил ей на колени. Девочка стала жадно пить. К ней подошёл стрелец, здоровенный детина, и подал ей сладкий маковый коржик. Девочка, испив квасу, начала было хныкать, но, увидев коржик, смолкла и жадно схватила его.
И Гермоген подумал: «Во что бы превратилась жизнь, если бы посланные на людей беды не помогали им понять, что спасение мира — в доброте!» Но тотчас же пришла встречная мысль: «А как же Годунов, учинивший людям столь непостижимое зло? Когда он отправился в Лавру, взяв с собой своих детей, не мог же он не думать, что многих детей поглотит огонь, многие останутся сиротами. И значит, душа его допустила столь безбожное злодейство?!»
Гермогену припомнилась дочь Годунова, именем Ксения. Она была немногим старше этой девочки с обгоревшей ножкой. Мать её, Мария Григорьевна, вместе с другими боярынями шла в церковь и вела за руку дочку, розовощёкую, большеглазую, с кудряшками на лбу и висках. И платьице на ней из голубой тафты, с оборочками, и башмачки на маленьких ножках из голубого сафьяна. Сказывали, Борис души в ней не чаял. С собой и в Троицу забрал дочку и сына.
Знал он, знал, что в охваченном огнём городе многие дети мученически сгорят в лютом огне. А того не подумал, что людей обижать — себе добра не желать.
И нет греха грешнее родительского. За всё приходится отвечать детям. И многие беды по грехам родительским сотворятся.
Эти скорые мысли ужаснули Гермогена. О чём он? Как пришло ему на ум думать о расплате детей Годунова за грехи родителя? Но позже он не раз вспомнит эти мысли и будет корить себя за них.
Между тем солнце начинало клониться к закату, и Гермоген вышел к южному порталу собора. Заметно было, что народ понемногу начинал расходиться. По кремлёвским улицам потекли людские ручейки: по Троицкой, по Никольской, по Спасской. Но это были жители Китай-города. Эти люди покинули добро, во всём полагаясь на Бога. Только бы спасти животы свои. Улочки кривые, дома высокие. Как спастись, если запылает верх? Тут были бояре в кафтанах, купцы в армяках и жёнки в летниках. На площади больше оставались тёмные ряски с клобуками, пестрядинные понёвы да посконные рубахи, подпоясанные ниже чресел. И все поглядывали в ту сторону, где застигла каждого из них беда. Но окаянный огонь, видно, не хотел униматься.
Как быстро беда равняет людей! Бояре, ремесленники и купцы хоть и разнились платьем, но все одинаково казались обездоленными, и общая печать внезапно нагрянувшей беды лежала на их лицах. И у всех на душе была одна молитва. Строго и милостиво смотрел с соборной вышины Спас. Повсюду слышались тихие и жаркие слова молитвы, и взоры были обращены к Спасу. Люди знали и верили: всё в его власти. Там, где полыхало небо, ещё оставались родные и близкие. Не задохнулись бы в погребах да подвалах, скорее развеялся бы смрад и дым.
Молился и Гермоген: «Господи, мы знаем, воистину знаем, что Ты можешь всех спасти, ежели захочешь, потому что хотя мы и согрешили, но от Тебя не отступили, ибо мы — Твоё творение и веруем в Тебя, могущего нас спасти. Да не постигнет нас ранее будущего суда лютая смерть. И лютый ответ не там, а здесь. Но, о долготерпеливый Владыка всех, не пролей на нас, согрешивших перед Тобою, скорого и праведного наказания, но, презирая все наши прегрешения, дай нам время на исправление, какими сам знаешь своими судьбами!»