Бориско: Смерть моя дорогая, что так рано по мене пришла? Или не ведомо тебе приближение моего царства? Не грози мне косой, мне назначено поцарювать на сём свете...
Смерть: Ах ты, ирод, проклятая душа! Тебе прямая дорога — не на царство, а в пекло!
Бориско: Пошла прочь, косая! Не тебе решать мою судьбу. Нашла чем пугать! Я и на пекло соглашусь, токмо бы поцарювать хотя бы семь денёчков!
Неожиданно к скомороху приблизился пристав и грозно спросил:
— Ты, скоморох, про какого Бориску туг врёшь? И кто станет домогаться царства при живом царе? Ныне у нас царствует природный царь Феодор Иоаннович, дай Бог ему здоровья!
— У скоморохов правды не спрашивают. И сами приставы при случае ус покручивают...
Дерзкий ответ скомороха окончательно вывел пристава из себя.
— Скрутить ему руки да отвести куда следует! — приказал он.
Но тут к приставу приблизился монашек и что-то сказал ему. Пристав пришёл в некоторое замешательство, потом приблизился к Гермогену, поклонился ему:
— Как изволит владыка сотворить. А по мне так всех скоморохов надо к пытке подвести да хорошенько дознаться, что они тут намалевали, — честной народ смущать да прельщать...
15
Гермоген был немало встревожен усердием пристава. В скоморохе он узнал Горобца. И первым его порывом было выручить из беды человека, который едва не погубил его в те далёкие годы, когда они вместе казаковали. Гермоген давно всё простил и понял это, когда они встретились в монастыре. Горобец хотя и держался тогда с прежней выправкой и в душе его ещё кипело зло, но уже чувствовалось, что это был несчастный, сломленный человек. Видимо, уже в ту пору в нём просыпались угрызения совести. Иначе чем объяснить резкую перемену в его судьбе? У воеводы Башкина он был в почёте. Значит, невмоготу стало Горобцу низкое прислужничество перед жалким трусливым выскочкой, каким был этот Башкин. Что-то сломалось в душе старого казака. У него и лицо другое, и повадки разбойничьи. Прежде он бывал нагло-грубым только со слабыми, а ныне ему и сам чёрт не брат. И дивиться ли тому, что верный раб Ивана Грозного стал поносителем его самого близкого боярина — Бориса Годунова? Или не ведал, что ему за это грозит? Вот теперь и думай, как спасти его от тюрьмы и доноса в Москву. Помилует ли Борис Годунов скомороха за «Бориску-ирода»?
Гермоген дожидался прихода своего бывшего атамана в светлой горенке-боковухе, где должен был провести ночь перед дорогой. В оконца било завечеревшее солнце. И когда в горницу вошёл Горобец, низко пригибаясь под притолокой, его седые кудри отливали розовым светом и смуглое до черноты лицо казалось помолодевшим. Гермоген указал глазами на табуретку возле стола. Горобец сел с видом небрежным, хотя и строгим.
— На что позвал мене, Ермолай?
— Думал ослобонить тебя от пристава да от тюрьмы...
— Это нам не привыкать...
— Пошто наладился вести жизнь бродяжую?
— Другой жизни не сподобился...
— Что так?
— Когда помер царь Иван, воеводы стали небрегать нами. В каждой дырке затычкой стал...
— Пошто не пришёл ко мне? Такому молодцу да не сыскать подходящей службы!..
— Не... Я пошёл в стрельцы. Да дело не заладилось... — Горобец махнул рукой.
— Ты знал про свадьбу дочери и что я буду у неё? — вдруг спросил Гермоген.
В глазах Горобца мелькнуло шельмоватое выражение.
— Вижу: знал. А зачем скоморошьи малюванки сюда привёз?
— Ты, владыка, колись о правде гуторил. Что ж, ныне правда тебе не по нраву пришлась?
— Помню. Я говорил тебе, что правда — дело Божье. Под силу ли человеку постичь промысел Божий? Дивны мне и речи твои про Годунова, как будто он поцарствовать хочет хотя бы и семь дней...
Горобец усмехнулся:
— Только слепой не видит, что Бориско готовит себе царство.
— Царство устроевает Бог, и на Руси исконно правили природные цари.
— Что было, про то люди знают, а что станет потом — узнаем... Ты бы послушал, владыко, юродивых... Есть в здешних краях один Божий человек. Сказывал людям под самую Пасху: «Бориско своё гнездо высоко устроевает. Да Царь Небесный свергнет его с высоты и гнездо его разорит...»
— Спаси нас, Господь, от разора и брани!
Гермоген перекрестился. Горобец снова усмехнулся:
— Уж чего доброго, а разору да брани будет довольно. Северская земля, слышь, давно уже покоя не знает... — И вдруг он резко обернулся к Гермогену: — Вы пошто в обиду даёте северских братьев? Пошто Бориска теснит их поборами, а католики разоряют православные церкви?!