*[Марионетников - известный в своё время дрессировщик]
Марта с отличием окончила десять классов и после инцидента с «неправильно выбранным учебным заведением», стала первокурсницей ЭГИЯФ. Через три года устроилась на работу в НИИ имени Чесальцына.
Однажды в лаборатории своим чутким слухом она уловила, что Теодор что-то напевает. Её изумлению не было предела, ведь все знали, что он от рождения нем. Она подошла, взяла его за руку и одними губами спросила, что он поёт. На мониторе появилась запись:
«Не знаю, это у меня в голове звучит с детства».
Марта пальцами левой руки набрала на его рабочем мониторе:
«Спой ещё, пожалуйста!»
Теодор, стыдясь, глухо замычал.
Тренированный музыкальный слух Марты схватил мелодию, которая не имела ни лада, ни гармонических точек опоры. Потрясённая Марта вынула из своего стола нотный лист и несколькими точными штрихами карандаша занесла на бумагу непередаваемый узор лишённых тональности мотивов. Теодор испытывал крайнее смущение. Марта всерьёз восхитилась тем, над чем втайне смеялись все её коллеги.
На следующий день она принесла в лабораторию фонограмму, над которой работала почти сутки. Всю ночь, отгоняя сон, она гармонизировала и аранжировала пропетую Теодором мелодию. Марта подсела к своему компьютеру и включила mp-3 файл. Из динамиков полилась необычная музыка. Со стены снова сходил звероголовый народ и рассказывал сказки о затонувших кораблях, о пирамидах, о чёрных династиях, затерянных в жёлтых песках. Народ молил слушающих людей помочь им обрести свободу, а потом уходил в трещины на обоях.
Онемевшие коллеги в лаборатории, оставив свою работу, и выронив из ослабевших рук предметы, с открытыми ртами внимали чарующим звукам.
Теодор, хоть и не мог слышать, но резко повернулся к источнику звука, и его взгляд остановился на плачущей Марте. Ночью она прослушивала фрагменты в наушниках, но там, дома, не до конца ещё понимала, о чём эта музыка, а сейчас все звуки соединились в одно. Словно сама вселенная, огромная и необъятная, просила людей оставить прошлое, забыть зло и горе, и помочь ей измениться, стать добрее.
Композиция оборвалась. Теодора трясло. Девушка рыдала. Тед подошёл к ней и сел на стул. Коллеги как по команде вышли в коридор и с удивлением оглядывали пространство, словно оказались в нём впервые. Они удивлялись тому, на что раньше бы и внимания не обратили, они видели, что окружающий мир - дело их рук, дело каждого. Каждой клеткой тела они ощутили, что вот этот коридор, перетекающий в лестницу, что облезлые стены и крашенный дощатый пол - это часть их самих; техничка Соровна, просящая их не бросать окурки в туалете, улыбалась всезнающей улыбкой и смиренно, день за днём, убирала за ними, а только сегодня сотрудникам стало понятно, что они, признанные учёные и подающие надежды специалисты делают одно дело вместе с вахтёрами и сторожами, просто у каждого своя задача.
Теодор Ефратский положил свою руку Марте на плечо. Так они просидели около часа, обнявшись, и словно превратившись в монолит. Параллельные вселенные проникали друг в друга, создавая нерушимое целое.
В тот вечер мать Теда снова выступала в частном театре, и после премьеры находилась на банкете VIP-персон. Тед и Марта лежали в комнате Теодора - алхимика среди нагромождений лаборантского инвентаря и в кромешной тьме начали изучать друг друга. В четвёртом измерении их тонкие тела объединились в наивысшем экстазе, взрывались суперновые звёзды, гасли сверхтяжёлые белые карлики, и они, два странника необъятных просторов бытия, покинув свои бренные оболочки, вышли за пределы раздвинувшихся стен. Их тела трепетали под внутренними ветрами, а мысль расширилась до размеров небытия.
Ранним утром Ефратская вошла в квартиру и захлопнула за собой дверь. В её глазах ещё не угас блеск улыбок и слёз тех, для кого она играла этим вечером. Её призванием был театр. Она не мыслила себя без него.
Вся её благородная фигура, несмотря на девическую стройность и даже подростковую неуклюжесть, в обыденной жизни казалась плотски степенной. На тротуарах ей уступали дорогу прохожие, поражённые её яркой внешностью, безусые юнцы бросали вожделенные взгляды в её прямую спину, перекрещённую бретельками платья, когда она останавливалась возле подъездной двери, чтобы достать из сумочки ключ, а маститые бизнесмены и политики, не раз бывавшие на частных постановках, встречая её в городе, начинали мечтать о сочных губах, в самых смелых фантазиях представляя себе, что этот пурпурный цветок когда-нибудь украсит их жизнь. Лишь на сцене Ефратская преображалась. Тёмно-красный туман, ореол вожделения, витающий над ней и приходящий в любое помещение прежде неё самой, исчезал, как будто унесённый морским бризом, едва она ступала на сцену.