Чувствуя под ногами театральный пол, подпитываемая энергией зала, женщина становилась невесомой, будто воздух, она была одним лучом, в котором сплелись печали и радости, жизнь и смерть, любовь и боль. За глухой дверью, в гримёрке, где-то на макияжном столике оставалось её личное горе, которое она снова подбирала всякий раз, возвращаясь туда. Оно начинало давить как грязный пыльный мешок на её плечи, как только тяжёлый занавес отгораживал её от зрителей.
В столице она была, в общем-то, счастлива. Но одна мысль не давала ей покоя, отравляла её существование. Почему судьба так жестока к ней, почему она лишила её самого главного в её жизни, отрезав доступ к миру и к людям. Она, безжалостная и бесчувственная, закрыла актрису в душном пространстве частных театров, приватных показов, где только избранные странной прихотью рока удостаивались видеть божественную игру. А душа Ефратской рвалась наружу, туда, на просторы океана человеческих страданий и наслаждений. Она родилась песней, единственной и неповторимой, песней, которая по замыслу Творца должна была с фантастической мощью прозвучать на все мировые пределы и дойти до каждого сердца, но, по стечению обстоятельств, едва доносилась из затемнённой комнаты. Актрису как будто закрыли в золотой клетке, где она как птица неописуемой красоты чахла по свободе.
Прикрыв глаза от грустных мыслей, Ефратская пила на кухне ароматный чай с лепестками цветов и смотрела в окно. Во дворе, по крышу скрывая припаркованные на ночь автомобили, лежали молочные хлопья тумана. Тео ещё не вставал.
Поставив чашку в посудомоечную машину, Ефратская вдруг услышала какой-то тоненький писк из кухонной тумбы. С удивлением она нагнулась, открыла дверцу и вынула из-под раковины маленький тёплый клубок пуха. Клубок дрожал и доверчиво смотрел на женщину огромными глазами. Ефратская была удивлена появлением этого существа в её квартире. Она не знала о том, что котёнка подобрала Марта вчерашним вечером и принесла к ним домой. Марта успела уехать до прихода госпожи, ей было неудобно встретиться с ней этим утром, Теодор внял её просьбам, вызвал автомобиль, и жёлтые фары прорезали истончающуюся ночь.
Из-за усталости Ефратская не почувствовала как изменилась атмосфера её дома, гаснущие протуберанцы незримых новых солнц ей показались всего лишь отблесками зарождающегося утра.
Ефратская, грустно улыбаясь, налила котёнку молока в чашку и подтолкнула его к еде. Пушистый комок, урча как старый холодильник, начал лакать.
Женщина сидела у окна и смотрела на расцветающий двор, прокручивая в голове события минувшего вечера. Туман редел и отступал, проигрывая крепнущим солнечным лучам неравную битву. Ефратская ждала, пока Теодор проснётся, чтобы начать с ним необычный разговор, дабы выполнить странную просьбу её покровителя.
На банкете, после премьеры спектакля «Дорога, длинною в век», он сидел напротив и смотрел на неё твёрдым взглядом, излучающим тусклый свет, состоящий из немыслимой смеси власти и раскаянья.
Кивком головы он попросил её выйти в коридор, и они встали из-за стола и покинули шумное празднество, где серьёзные государственные мужи дурачились, пели песни, и вели себя как дети, которых оставили одних.
- Я никогда не просил тебя ни о чём, - хрипло начал он, взяв Ефратскую за руку.
Она вопросительно подняла глаза.
- Двоюродный брат моего отца, Гига Лауренц, ты знаешь его, явился сегодня ко мне собственной персоной, а он человек весьма необычный, об этом все слышали.
- Это ведь министр вашего космического ведомства?
- Да, если точнее - директор Центрального Галактория и руководитель проекта «Космострой - 34/58», а ещё он автор почти половины зданий в городе.
- И что такого странного было в этом визите?
- Он узнал о твоём сыне, и теперь желает познакомиться с ним.
- Ну, и в чём проблема?
- Понимаешь, он человек, мягко скажем, весьма своеобразный, а Тео юноша впечатлительный, кто его знает, что может из этого знакомства получиться.
- Не понимаю.
- Гига Лауренц окопался в своём домике и почти не выходит, с людьми не общается, ему неведомо такое понятие как чувство такта. Он что думает, то и говорит.
- Это не всегда плохо.
- Но и не всегда уместно. Я решил, давай так: завтра съездим к нему, ты на него посмотришь, если что-то не понравится, придётся ему отказать, хотя это чревато некоторыми последствиями. Гига очень своеволен.