Когда настал год выпуска из школы, почти тогда-то и случилось то, от чего её жизнь вспыхнула изнутри. Ещё в девятом классе Инна попала по распределению в школу с медицинским уклоном, и через год её отправили отрабатывать практику медсестрой в детский дом. Её отца тогда уже не было в живых, он умер от лучевой болезни, которую заработал на службе в закрытом военном городе, где располагалась ракетная часть стратегического назначения. Мать давно стояла у гробовой доски, и одним глазом видела запредельное, её точила онкология лёгких и каждая ночь была раздираема сухим кровавым кашлем. Она со слезами на глазах в промежутках между приступами страдания и боли, умоляла Инну учиться медицине, и быть в состоянии помочь себе самой. Знакомый директор детдома обещал не наседать особенно на Инну и проставить всё отметки в документах. Инна начала свою трудовую деятельность в неполные семнадцать лет. Детский дом был не самым удачным местом для начала медицинской карьеры, но Инна была настроена решительно. Её поразили сначала эти детдомовские дети, брошенные и ни кому не нужные, зачатые в пьяном сивушном бреду. Эти недоразвитые и недоношенные существа с тяжёлыми патологиями, среди которых заячья губа казалась просто насморком, заставляли её сердце сжиматься от жалости.
Рабочий день начинался здесь, в стенах медицинского уголка, где она давала лекарства больным ангиной, прижигала йодом разбитые коленки и локти, ставила уколы, этим бедным покинутым детям. Вот тут-то и случилось то, от чего всё перевернулось с ног на голову.
Когда привели этого маленького мальчика по имени Кеша, она читала любовный роман от скуки, хотя из-за высокого уровня интеллекта не особенно любила дешёвую литературу. Мальчик был худой и бледный с кровоподтёками на скулах. Инна отбросила книгу и уставилась синими глазами на него. Он еле стоял на ногах. Ему было десять лет, а взгляд у него был как у старика, прожившего долгую, полную страданий жизнь. Когда Инна расстегнула его рубашку, то задрожала и отвернулась, закрыв лицо. Всё его тело было истерзано. На ногах зияли незаживающие язвы, посредине груди синела гематома, в которую при пальпации погружались пальцы как в тесто. Ребёнок был измождён, но не смотря на это, от него исходило что-то властное и уже по-настоящему мужское, хотя ему ещё было до мужчины далеко. Инна положила ребёнка на кушетку и начала смазывать ушибы и кремы мазью. Мальчик не издавал ни звука, лишь только скрипел зубами, когда нежные пальцы Инны попадали в открытые кровоточащие язвы. Мальчик уснул. Нина кричала на себя, отдёргивала, но снова и снова смотрела на этого мальчугана, на его суровое лицо, на плотно сжатые героически очерченные губы. Её трясло как в лихорадке. Она понимала, что это бред, и даже мыслей таких допускать нельзя. Но её женское естество раскрылось как бутон и жгло её смертным грехом адского пламени. Вечером, придя домой, она налила ванную горячей воды и дала волю рукам, чего с ней не случалось никогда. Она кусала губы, она билась головой об эмалированный край ванны, чтобы не кричать, но сдавленные звуки вырывались из её груди, разбиваясь на тысячи осколков о стены и потолок. Хорошо, хоть мама спала после укола морфием и не слышала ничего.
Той ночью была её смена. Не сдержавшись, она тихо открыла дверь в палату, где лежал Кеша, чтобы просто посмотреть на него, но, не сумев сдержаться, прошла вглубь тёмной палаты и остановилась возле кушетки. Бледный свет ночника скупо падал на лицо Иннокентия, и от этого он казался ещё мужественней. Как к какому-то фантому любви потянулась к нему Инна, не в силах совладать с собой. Словно загипнотизированная змея под звуки флейт, её тело задвигалось в немыслимом танце, а внизу живота снова зажгло.
Мальчик открыл глаза и, взяв Инну за руку, потянул к себе. Инна легла на кушетку, обтянутую оранжевой клеёнкой. Она дрожала, она прижималась к мальчику, как будто ища в нём защиты. Мальчик был уже мужчиной, и вёл себя смело и раскованно. И этой ночью Нина стала женщиной.
Утором она успела уйти из палаты до прихода охраны. Её обуяла слабость, она была как в бреду, всё кружилось у неё перед глазами, её тело словно вывернули наизнанку и промыли раствором. Она не помнила, как дошла до дома и рухнула на кровать. Мама у крыла её одеялом и стащила туфли, смахивая слезу с высушенного лица. Нина проспала подряд двадцать часов. Её мать уже не плакала, видя улыбающуюся во сне дочь, она не смела её будить, чтобы не прервать радостные видения. Давно уж отзвонил отбой, и ночь легла на улицы, укутав их в махровый мрак, а Инна всё спала и улыбалась. Часа в четыре ночи, она проснулась будто в похмельном бреду. Голова раскалывалась, всё тело ныло сладкой болью. Она вспомнила своё дежурство этой ночью, и ужас сковал её. Инна боролась с противоречивыми чувствами, она радовалась, вспоминая прошедшую ночь, и холодела от ужаса при мысли о содеянном. Грех жёг её, он не давал ей дышать, и в радостном отчаянье она рухнула на кровать и снова уснула.