— В чем дело? — спросил, протирая глаза, Паскевич.
— Ваше превосходительство, срочная бумага. Особо секретный указ, — ответил курьер и протянул генералу пакет.
Тот развернул его и стал читать, чуть шевеля губами. Чем далее он читал, тем все более серьезным становилось его лицо.
— Ужели это так на самом деле? — задал он вслух вопрос, будто самому себе.
— Не могу знать! — бойко отрапортовал курьер, подумав, что генерал обращается к нему.
Паскевич замолчал на минуту, а затем громко произнес:
— Позовите капитана Жеребцова.
Капитан прибыл тотчас.
— Что случилось, Ваше превосходительство?
— Вот пакет из Петербурга. Извольте ознакомиться, но по дороге. Сейчас же поедете выполнять предписание.
Жеребцов прочитал пакет у порога. Повернувшись, он посмотрел на генерала.
— Ваше превосходительство, ведь Новый год со дня на день. Может быть, отставить арест на два-три дня.
— Нельзя, голубчик. Выполняйте.
Жеребцов щелкнул каблуками и удалился.
Через четыре часа он уже вернулся в палатку Паскевича.
— Разрешите доложить. Приказ выполнен. Арестованный доставлен.
— Позовите его. Пусть войдет.
Следом за капитаном вошел Николай Раевский. Его лицо выражало недоумение: почему, с какой стати подняли его поздней ночью да и толком ничего не объяснили?..
— Вам уже объявили об аресте?
— О чьем аресте? — переспросил Раевский.
— О вашем. Вы обвиняетесь в участии в заговоре бунтовщиков и злодеев, пытавшихся учинить бунт в Петербурге и по всей России. По специальному указу велено вас содержать под стражей и немедля отправить в столицу.
— По чьему указу?
— Императорскому. Он желает лично выяснить истину, — пояснил курьер. — И братец ваш, Александр Николаевич, уже тоже арестован…
Несколько недель спустя братья Раевские предстали перед самим царем. Зала Зимнего дворца, в которой происходила встреча, блистала пышным убранством. Паркетный пол был натерт до зеркального блеска, так, что отражение удлиняло фигуру Николая I.
— Так вот, судари мои, — мягким голосом проговорил император, — следственная комиссия разобрала ваше дело, и нам стало ясно — к тайному обществу вы не принадлежали. Но неужели вы не знали о нем, неужели ничего не слышали о заговоре?
Братья молчали. Император криво улыбнулся. Медленно прошелся по залу. Эхо отчеканивало каждый его шаг.
— К чему это отец ваш, прославленный генерал, заступается за отпетых негодяев — Орлова и Волконского? Если Орлов еще достоин снисхождения, то Волконский наказан в полной мере. Тому, кто будет защищать его, самому грозят неприятности.
Император подошел вплотную к Николаю Раевскому, долго смотрел в упор в его глаза, затем отступил полшага и окинул его взглядом с головы до ног. Чуть бледное лицо офицера, коротко остриженные темные волосы, топкие усы, закрученные вверх, боевые награды…
— Как же это вы, знали обо всем, но меня не уведомили? Где же ваша присяга? А?
Ответил Александр:
— Разве честь не дороже присяги? Потеряв честь, человек не может существовать.
Ответ был дерзок.
Император вновь криво улыбнулся, но быстро овладел собой и произнес:
— Ну что ж, учитывая ваши прежние заслуги, мы решили остановить ваше дело. Вы можете быть свободны. Ступайте.
Раевские вышли.
Полковник Александр Раевский после этого случая ушел с военной службы. Николай Раевский-младший вернулся на Кавказ. Но теперь его послали в самую гущу боевых действий.
Их дружба с Александром Пушкиным продолжалась долгие годы. Еще ранее поэт писал: «Старший сын Раевского будет более, нежели известен». Пророчество это, если, правда, толковать его как возможную известность А. Раевского на литературном, государственном или военном поприще не оправдалось. Личностью же он был действительно незаурядной. Пушкин преклонялся перед ним, долгое время находился под влиянием его взглядов на искусство. Ему поэт посвятил стихотворения «Демон» и «Коварность», о нем писал в «Евгении Онегине». Младшему брату — Николаю — он посвятил свою поэму «Кавказский пленник».
Лучшие воспоминания остались у Пушкина от этой семьи. С какой теплотой и неподдельной искренней любовью скажет он о Раевских: «…Свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства, жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался — счастливое полуденное небо; прелестный край, природа, удовлетворяющая воображение: горы, сады, море; друг мой, моя любимая надежда увидеть опять полуденный берег и семейство Раевских».