— Виноват, ваша светлость, я никогда раньше денщиком не был, — потупился Коротаев.
А я продолжал распекать его:
— Раз не был до этого денщиком, так теперь привыкай к новой должности! Отныне следи за порядком и четко соблюдай аккуратность. У меня не забалуешь! Требовать буду с тебя, как положено! Вот мой колет, например, мог бы еще раз перестирать, чтобы пятна от крови попытаться свести.
Рядовой уставился в пол, покраснев и снова бормоча, что, мол, виноват. Понимал, каналья, что князь и побить своего денщика право имеет.
Между тем, смягчившись, я сказал Степану, сбавив тон:
— Впрочем, что колет с не отстиранными кровавыми пятнами, так на то мне наплевать. Переживу. Все и без того здесь знают, что я ранен. Так пусть видят, что кровь свою пролил я на одежду. Хуже от этого не будет. Во всяком случае, оденусь, как подобает моему положению. И тебе, кстати, приказываю к приезду помещицы в форму облачиться. Хотя бы в колет и в сапоги. А раз рейтузы твои без одной штанины остались, то разрешаю временно заменить их этими твоими серыми крестьянскими штанами. Только подтяни их, как следует, чтобы не болтались. Пусть здешняя барыня увидит, что дух русских воинов не сломлен даже в плену. И мы в грязь лицом не ударим, если будем по форме одеты, пусть и без головных уборов. Военная форма всегда оказывает на гражданских людей определенное психологическое воздействие, подчеркивая принадлежность к защитникам государства…
Я осекся, поняв, что слишком сложно выражаюсь для этого времени. Откуда Степану Коротаеву знать про «психологическое воздействие», как и вообще про психологию? Ему такая дисциплина неведома. И не только ему, поскольку никакой психологии, как науки, в 1805 году еще просто не существует! Впрочем, Степан ничего не переспросил, только взглянул удивленно. Да и что он скажет? Если князь изощряется в словесности, сыпля какими-то непонятными терминами, то это его княжеская прихоть, которую денщику надлежит терпеливо выслушивать. И только. Но все-таки я в тот момент решил для себя, что постараюсь изъясняться попроще. Пусть служивые и не поймут, но образованные дворяне и спросить могут, что подразумевает то или иное незнакомое словечко, внезапно вылетевшее из моего рта. Потому лучше не бросаться словами из будущего, чтобы никому ничего объяснять не пришлось.
Глава 8
Поужинав картофельным пюре с мясным гарниром и запив еду компотом, я почувствовал себя лучше. Головная боль опять отступила, оставшись лишь возле левого виска и справа на затылке, где под повязкой, которую мне сменил Степан, находилось выходное отверстие от пули. Там была зашитая, но еще не полностью зажившая рана, из которой до сих пор сочилась сукровица. И это место постоянно свербело. К тому же, мышцы на задней стороне шеи под самым основанием черепа, разорванные пулей и сшитые французским хирургом в натяг, создавали мне дополнительный дискомфорт, когда пытался поворачивать голову. А еще и густая темно-желтая мазь, подозрительно напоминающая по консистенции горчицу, которой мне обрабатывал рану Коротаев во время перевязки, жгла, словно и на самом деле была сделана на основе горчицы. Но, я постепенно привыкал жить с этими неприятными ощущениями.
Потом денщик с разрешения мельника организовал мне баню в отдельно стоящей деревянной постройке, напоминающей сарай. Ему помогал, а заодно и присматривал за нами, один из слуг мельника, старик по имени Вацлав. Вениками чехи в своей бане почему-то не пользовались, да и слишком горячий пар не разводили. Впрочем, я и без того не собирался пока сильно париться из-за слабости и этой своей не полностью зажившей раны на затылке, опасаясь нагноения. Но, выкупался я с помощью денщика все-таки неплохо.
Степан наполнил для меня вместо ванны большую деревянную бочку теплой водой, согретой в медном котле на печной плите до кипения и разбавленной до нужной температуры. Вацлав выдал нам кусок желто-серого мыла, похожего видом и запахом на хозяйственное. А когда я намылился, денщик поливал мне из деревянного ковша для ополаскивания. Вместо полотенец здесь использовались куски холстины, настолько грубой, что могли оцарапать кожу, если переусердствовать при вытирании, но, в целом, банная процедура удалась. И после нее я прекрасно заснул.
Почему-то мне в ту ночь очень подробно приснился эпизод из интимной жизни князя Андрея: он с женой Лизой занимался любовью на широкой старинной кровати под балдахином при свете трех свечей, которые горели на тумбочке возле постели, воткнутые в серебряный канделябр. И из этого сна я сделал удивительный вывод, что для любовных утех в начале XIX века уже использовалась не только миссионерская позиция. Во всяком случае, Лиза явно предпочитала разнообразие и даже скакала верхом! А когда проснулся, то, конечно, прекрасно понимал, что это, получается, я сам там с Лизой в постели кувыркался. Точнее, мое вот это самое тело кувыркалось, хотя меня в тот момент еще в нем не было.