Сутки казались резиновыми — так много дел мне удавалось сделать. Свободных оставалось только несколько часов, и то только для сна. Все остальное время было занято работой. О бытовых неудобствах не жалел. Но разлука с семьей, оставшейся в Выборге, становилась невыносимой. Соединиться с родными я не мог, потому что у меня не было ленинградской прописки.
Для многих, особенно молодых людей, сегодня непонятно, что такое прописка и почему я не мог по желанию приобрести квартиру в Ленинграде. Да, все это можно сейчас, а тогда — было невозможно. Прописка регулировала миграционные потоки, это был социальный инструмент, с помощью которого государство проводило корректирующую политику. В Советском Союзе штампом в паспорте о прописке определялась вся жизнь советского гражданина: город, в котором он может проживать, жилое помещение, медицинское учреждение, где должен лечиться, ясли, детский сад, школа для ребенка.
В определенных городах и населенных пунктах прописка была ограничена и требовала особого разрешения высоких инстанций.
К таким городам относился и Ленинград.
Почему именно Ленинград? В семидесятые годы здесь строились новые предприятия, открывались новые производственные объединения, увеличивалось городское население. Хотя официально провозглашался курс на развитие малых и средних городов, на практике люди старались перебраться в крупные индустриальные центры, там было лучшее снабжение продовольствием и промышленными товарами, больше возможности получить благоустроенное жилье, хорошее образование, интересная работа, высокий уровень культуры.
Ограничение прописки ставило барьер свободному потоку, но предприятия добивались права набирать иногородних и сельских жителей, особенно для неквалифицированных, тяжелых и низкооплачиваемых работ, по «лимиту». «Лимитчики» получали временную прописку и место в общежитии. Надежда получить в будущем постоянную прописку и, возможно, собственное жилье приковывала «лимитчиков» к профессиям, которые у местных жителей популярностью не пользовались, однако при этом и они были недовольны набором новых «лимитчиков», видя в них конкурентов в очереди на жилплощадь.
Наверное, были и другие причины ограничения прописки. Сейчас, когда город распухает от наплыва миллионов людей, желающих его покорить, использовать в своих целях, «урвать» от его благ, мало что давая взамен, когда он задыхается от выхлопных газов тьмы автомобилей, становится понятной и оправданной прежняя советская политика.
Мне не была обещана ленинградская прописка с предоставлением городского жилья. Все зависело от многих факторов. От заветного жилья отделяли и испытательный срок, и разрешение власти. Замечу, что жилье предоставлялось бесплатно, ни о каких, как сейчас, миллионах речи не могло быть.
Верил ли я, что это сбудется? Скорее надеялся на чудо, так как стать в то время полноправным ленинградцем, да еще и со своей отдельной квартирой, когда большинство коренных горожан, блокадников ютились в многонаселенных общих квартирах, было, действительно, сродни чуду. Да и в «табеле о рангах» я занимал далеко не первые строчки для властных разрешений.
В начале ноября, поздним вечером, после окончания изнурительного совещания, управляющий трестом попросил меня задержаться. Когда мы остались одни, он сказал. —
Завтра решающий день, буду в Обкоме по твоему вопросу.
Я сразу понял, о чем идет речь, закивал головой, не зная, что сказать.
— Ты мне завтра вечером позвони, — продолжил начальник. — А лучше после работы загляни.
— Да, да, хорошо, — опять закивал я, не находя нужных для данной ситуации слов.
В важный для меня день я спокойно работать не мог, в голове вертелись различные варианты решения моей проблемы. Мучил вопрос, что делать, если не дадут разрешение. Придется уезжать в родной город или продолжать работать?
В обеденный перерыв, вспомнив про слова жены, что я зарос так, словно в лесу живу, а не в Ленинграде, пошел в парикмахерскую. Помню как сейчас: усадив меня в кресло, мастер, пожилая женщина, зачем-то отошла. Ее нет довольно долго. Терпеливо жду, обмотанный белоснежной парикмахерской пелериной. Волнение усиливается, лоб вспотел, страх за свою ленинградскую судьбу стучит в висках, сердце готово вырваться из груди. Вместо успокоения в парикмахерской я получил стресс. Решаюсь: недовольно кряхтя, высвобождаюсь из глубоких объятий парикмахерского трона и иду искать мастера. С возмущением нахожу ее среди группы людей, столпившихся у телевизора.
— Мадам, Вы куда подевались? У меня обеденный перерыв заканчивается! — сурово проговорил я.