Тайна. История первая.
Мартин снял окровавленные перчатки, сел за стол и глотнул с бутылки сладкий яблочный лимонад. С этикетки на патологоанатома смотрело жизнерадостное яблоко, врач криво ухмыльнулся ему в ответ.
Заполнил отчет о вскрытии – сегодня Эванс дежурил один. Пожилой мужчина вздохнул, уставившись на часы. Не только чтоб зафиксировать время, но и посмотреть, как скоро он снова увидит своего домашнего кота по имени Клякса.
Поморщился и снова глотнул лимонада, а потом встал и отправился к очередному телу, которое доставили совсем недавно. Он видел его мельком – девушка, слипшиеся от крови волосы, несколько пулевых выше и ниже груди, у которой могло найтись более интересное применение, останься жертва жива. На вид всего лет шестнадцать, и пока не отыщутся родственники, сложно сказать, сколько ей лет на самом деле.
Мартин был худым до безобразия немолодым мужчиной с неаккуратной седой шевелюрой, примерно сорока лет. Из вредных привычек, кроме лимонада, за ним водилось только курение, но начальство так долго просило, намекало и штрафовало Эванса за курение в морге, что врач только и мог, что порой раздраженно жевать губами воображаемую сигарету. Сейчас уголок губ вновь дёрнулся.
Девушка была совсем молодой. Неприятно.
– Ну привет-привет, – сказал Эванс, после того как тело было перенесено с холодильника на стол, а новая пара перчаток оказалась на его руках.
Девушка не ответила, она щедро выпачкала кровью стол, и её голова с незрячими тёмными глазами была слегка повёрнута вбок.
Работать в тишине Мартин не любил, поэтому щелкнул выключателем небольшой стереосистемы, которая стояла возле стола для вскрытия.
Врач любил додумывать, как очутилась в его морге та или иная жертва убийства или несчастного случая, или всего того другого, что позже прописывалось в отчёте.
Он понятия не имел, что именно произошло на этот раз.
Свет и тени
Леди Эванс неотрывно смотрела в окно. Никто не знал, что могло сделать этот взгляд столь молодой особы, едва достигшей шестнадцати, таким тяжёлым, но на то были свои, определённые и особенные причины.
Подле руки в элегантной перчатке, впрочем, сшитой из недорогой ткани, добытой в обычном магазине на окраинах Лондона, на сидении стоял крупный ящик из коричневой кожи. Казалось бы, он был непосильной ношей для хрупкой внешне юной леди, да и была она одна, но она не испытывала видимого замешательства, и никому не позволяла даже дотронуться до ящика. Но, похоже, тот не был особенно тяжёлым.
За окном мерцало маковое поле, навевая дремоту – порой оно сменялось зелёными лугами, а станция, на которой девушка, сжимая ящик в руках, будто самую большую ценность, была пустынна и была не более чем платформой, от которой уходила вдаль простая грунтовая дорога без единого мостового булыжника.
– Я вас ненавижу, мама, – сказала Мари Эванс, раскрывая ящик. Эта фраза была чрезмерно эмоциональна и чрезмерно непозволительна как для леди её возраста, потому она осмелилась сказать её только сейчас, посреди пустых летних полей.
Золотой свет солнца сверкал, но обжигал, будто лёд – так казалось Мари. Воспоминания о матери были слишком тяжёлыми. Она давно жила с отцом. Мари наладила светограф, который вынула из ящика, превратив тот в штатив-подставку с длинными ножками.
В восхищённых карих глазах отражался свет солнца, пока она, порой вглядываясь в узкую линзу объектива, записывала свет погибающего светила, которое у утру снова возродится.
Этот свет вычерчивал небольшую фигурку в платье длины, позволительной новым временем этого мира.
До большой войны фасон одежды, позволенной любой приличной леди, отличался, теперь же вместо длинных юбок, в обиходе были короткие, чуть ниже колен, юбки всевозможных скромных фасонов. Вместо скромных, сдержанных чулок чёрного или белого цвета, или же телесного были чулки с полосками – узкими, белыми и черными, а нижняя юбка состояла из перьев пепельного фатина. Лиф юной леди украшала затейливая вязь, а талию стягивал корсет. Мисс Эванс была слишком несмелой, чтобы отказаться от моды, даже будучи занятой в светограф-сессии.
Сделав всё, что было нужно, Мари тщательно упаковала ценный аппарат и села на простой скамье у края платформы в ожидании поезда, который должен был увезти её прочь с зелёных лугов, обратно в пригород, а затем в Лондон.