Он нашел пса избитым, жалобно плачущим от страха, забившимся в угол между мусорными баками в переулке и с ужасом глядящим на двух собак, подступающих к нему с оскаленными зубами.
Шеннон разогнал их, получив пару легких укусов в лодыжку, схватил нового друга под мышку и побежал домой, пытаясь не отвлекаться на повизгивания, раздававшиеся каждый раз, когда его рука слишком сильно сжимала заднюю лапу пса.
Юноша помнил, как отмыл его в ванной одним из десятка шампуней для собак, стоящих в ряд на стеклянной полке, накопленных за годы подобных «спасений», помнил, как скинул фото Лейле и как та тут же ответила двумя короткими предложениями: «Срочно вези его к нам. Вижу заражение!».
Шеннон, дрожа от напряжения и боли в лодыжке, вместе с почти потерявшим сознание Шоном, у которого была разорвана лапа и прокушено ухо, помчался в ветеринарную клинику Лейлы Эллингтон, молясь, чтобы жизнь существа, которое только начало земной путь, не оборвалась в машине такси.
В ту минуту в гостиной, перед камином, почесывая пушистое влажное пузо пса, который почувствовал семейный уют и любовь, Шеннон надеялся, что и его — потрепанного, напуганного, потерянного — однажды так же спасут и полюбят, несмотря на раны.
Он видел этот сон много раз и, закрывая глаза, умолял сознание остановиться, не прокручивать его вновь, но напоминание об ошибке преследовало высоченным черным чудовищем: скользило следом, зло скалилось, обнажая кривые клыки, горячей лапой касалось плеча, заставляя Шеннона обернуться и взглянуть ему в глаза.
Тетя Катарин была в восторге, скакала вокруг зеркала, натягивая на тощие запястья браслеты из цепей, и визжала от предвкушения, бросая редкие и уже менее взволнованные, чем обычно, взгляды на племянника.
— Ну улыбнись ты, малявка! — всплеснула она наконец руками. Тяжелые украшения еле слышно зазвенели.
Шеннон лишь опустил взгляд и поджал губы, прячась глубже в свою раковину, из которой в тот день стоило бы выбраться.
— Не ходи туда, — проговорил он тихо, мотая головой. — Пожалуйста, не ходи. Я чувствую, случится что-то ужасное.
Интуиция никогда его не подводила — только не в том, что касалось связанных с ним кровными узами людей. Подобные липкие сети оплетали его тело перед смертью утонувшей в собственной бутылке алкоголя матери.
Но он был молод. Молод и не до конца уверен, что видит истину, что картинки в его сознании не лгут и не подбрасывают вариант один из возможных.
— Брось, Шен! — отмахнулась тетя, повесила на шею серебряный крест и задорно хлопнула в ладоши.
— Пожалуйста, Катарин, не ходи. Умоляю! — прочти простонал он, крепче сжимая вилку. Пальцы задрожали и выпустили прибор, который звякнул, ударившись о тарелку. — Я не могу тебя туда отпустить.
— Шен, — тетя уверенно приблизилась и присела рядом с его стулом на корточки, пытаясь заглянуть племяннику в глаза, — я эту группу слушаю с того дня, как сбежала из дома. Побывать там, с ними, в одном зале… Это ведь моя мечта! Совсем невинная, между прочим!
— На этом концерте случится что-то ужасное, — прошептал Шеннон, хватая Катарин за запястье. — Ну поверь же мне! Хоть раз поверь! Я в таком не ошибаюсь…
— Ты опять про свою космическую болячку? — перебила его тетя, взглядом указав на стиснутые на ее руке пальцы парня. — Сейчас прикасаешься. Что видишь?
— Твою смерть.
Катарин моргнула, отшатнулась, а потом звонко расхохоталась, заставив племянника зажмуриться — от жуткой головной боли, чуть ли не ломавшей переносицу, и горечи ее неверия.
— Ну хоть умру с музыкой!
Шеннона затошнило. Он был готов ринуться в ванную, когда звонок в дверь возвестил о появлении друзей Катарин, таких же, как она сама: в черной одежде, с повязанными на запястьях алыми банданами, набитыми яркие «рукавами» и заливистым гоготом, всегда выделявшим их из толпы.
Катарин недавно исполнилось сорок. И в минуту, когда ее фигура скрылась за дверью, когда голос, после смерти матери позвавший Шеннона домой, произнес «До завтра, малявка!», он знал точно — это их последняя встреча. Завтра не настанет.
Он не смог побежать следом, не смог затащить ее обратно в дом, потому что ноги отказывались идти, а горло наполнили полные боли всхлипы, становящиеся сдавленными выкриками, превратившимися в мольбу.
— Только не она! Пожалуйста, только не она. Я так сильно ее люблю…
Сон заискрился, задрожал, меняя пол с потолком, показывая Шеннону его самого — восемнадцатилетнего парня, зареванного, забившегося в угол ванной комнаты и неистового воющего, ломающего пальцы от полных злости ударов, опускающихся на деревянный шкафчик.