воры бранятся, крестьянин получает краденый товар. Пир становится
розыском.
Светлейший князь Меншиков поругался с вице-канцлером
Шафировым. Князь назвал его жидом.
– Я жид, а ты пирожник – «пироги подовые»! – возразил Шафиров. -
Отец твой лаптем щи хлебал. Из-под бочки тебя тащили. Недорогой ты
князь – взят из грязи да посажен в князи!..
– Ах ты, жид пархатый! Я тебя на ноготок да щелкну, только
мокренько будет. .
Долго ругались. Русские вообще большие мастера на ругань.
Кажется, такого сквернословия, как здесь, нигде не услышишь. Им
заражен воздух. В одном из ругательств, и самом позорном, которое,
однако, употребляют все от мала до велика, слово мать соединяется с
гнуснейшими словами. Оно так и называется матерным словом. И этот
народ считает себя христианнейшим!
Истощив ругательства, вельможи стали плевать друг другу в лицо.
Все стояли кругом, смотрели и смеялись. Здесь подобные схватки -
обычное дело и кончаются без всяких последствий.
Князь Яков Долгоруков подрался с князем-кесарем Ромодановским.
Эти два почтенные, убеленные сединами, старца, ругаясь тоже по-
матерному, вцепились друг другу в волосы, начали душить и бить друг
друга кулаками. Когда стали разнимать их, они выхватили шпаги.
41
– Ei, dat ist nitt parmittet! – крикнул по-голландски царь, подходя и
становясь между ними. Протодьякон Петр Михайлов имеет от папы указ:
«во время шумства унимать словесно и ручно».
– Сатисфакции требую! – вопил князь Яков. – Учинен мне великий
афронт. .
– Камрат, – возразил царь, – на князя-кесаря где сыскать управы,
кроме Бога? Я ведь и сам человек подневольный, у его величества в
команде состою. Да и какой афронт? Ныне вся кумпания от Бахуса не
оскорблена. Аuffen – rauffen, напьемся – подеремся, проспимся -
помиримся.
Врагов заставили выпить штраф перцовкою, и скоро они вместе
свалились под стол.
Шуты галдели, гоготали, блевали, плевали в лицо не только друг
другу, но и порядочным людям. Особый хор, так называемая весна,
изображал пение птиц в лесу, от соловья до малиновки, разными
свистами, такими громкими, что звук отражался от стены оглушающим
эхом. Раздавалась дикая плясовая песня с почти бессмысленными
словами, напоминавшими вопли на шабаше ведьм.
Ой, жги, ой, жги,
Шинь-пень, шиваргань
Бей трепака,
Не жалей каблука!
В нашем дамском отделении пьяная старая баба-шутиха, князь-
игуменья Ржевская, настоящая ведьма, тоже пустилась в пляс, задрав
подол и напевая хриплым с перепоя голосом: «Заиграй, моя дубинка,
Заваляй, моя волынка! Свекор с печки свалился, За бревно завалился.
Кабы знала, возвестила, Я повыше б подмостила, Я повыше б
подмостила, Свекру голову сломила».
Глядя на нее, царица, со сбившейся набок прическою, вся потная,
красная, пьяная, прихлопывала, притоптывала: «Ой, жги! Ой, жги!» и
хохотала, как безумная. В начале попойки приставала она к ее
высочеству, убеждая пить довольно странными пословицами, которых на
этот счет у русских множество: «Чарка на чарку – не палка на палку. Без
поливки и капуста сохнет. И курица пьет». Но, видя, что кронпринцессе
почти дурно, сжалилась, оставила ее в покое и даже потихоньку сама
подливала ей, а кстати и нам, фрейлинам, воды в вино, что на подобных
пирах считается великим преступлением.
В конце ночи – мы просидели за столом от шести часов вечера до
четырех утра – несколько раз подходила царица к двери, вызывая царя и
спрашивая:
– Не пора ли домой, батюшка?
– Ничего, Катенька! Завтра день гулящий, – отвечал царь.
Приподымая занавеску и заглядывая в мужское отделение, я
видела каждый раз что-нибудь новое.
42
Кто-то, шагая прямо через стол, попал сапогом в блюдо с рыбным
студнем. Этот самый студень царь только что совал насильно в рот
государственному канцлеру Головкину, который терпеть не мог рыбы;
денщики держали его за руки и за ноги; он бился, задыхался и весь
побагровел. Бросив Головкина, царь принялся за ганноверского
резидента Вебера; ласкал его, целовал, одною рукою обнимал ему
голову, другою – держал стакан у рта, умоляя выпить. Потом, сняв с него
парик, целовал то в затылок, то в маковку; подымал ему губы и целовал в
десны. Говорят, причиной всех этих нежностей было желание царя
выпытать у резидента какую-то дипломатическую тайну. Мусин-Пушкин,
которого щекотали под шеей – он очень боится щекотки, а царь приучает