Автор письма приложил вырезку из областной газеты о суде над главой бандитской шайки К. Н. Шориным, действительно приговоренным к расстрелу. О болезни дочери домовладельца была приложена подлинная оправка известного в Н-ске профессора-психиатра К.
Заявление не было анонимным. Подпись «Григорий Борисович Корецкий», как и адрес подписавшего, были четкими и ясными. Человек не скрывал ни своего имени, ни своего адреса.
Для проверки министерство направило заявление в Н-ский отдел народного образования. Заведующий отделом назначил проверочную комиссию в составе директора, председателя местного комитета и секретаря партийной организации школы № 45.
Получив выписку из приказа, директор созвал у себя в кабинете комиссию и прочитал вслух заявление Корецкого.
— Странно, — сказал предместкома учитель рисования Никитенко, молодой человек со светлой курчавой бородкой, — в заявлении речь идет о каком-то прохвосте. Это совершенно не похоже на нашего Александра Николаевича. Совершенно.
— Подождите, — строго заметил директор. — Сначала мы расследуем, а затем уж будем делать выводы. Сейчас нам надо решить, так сказать, методологический вопрос: с кого мы начнем опрос?
Остальные члены комиссии, зная пристрастие директора Алексея Трофимовича Гусева к вопросам методологии, с трудом удержались от улыбки.
— В этом случае следует поступить так, — продолжал директор, — сначала спросить заявителя, а уж потом…
— Немножко смахивает на судебное следствие, — недовольно заметил секретарь партбюро, пожилой учитель истории Ковылин, — в конце концов, речь идет о нашем товарище!
— Методологически… — начал директор, и секретарь, махнув рукой, согласился начать с опроса заявителя.
На следующий день все три члена комиссии отправились на квартиру к Григорию Борисовичу Корецкому по адресу, указанному в заявлении. Корецкий жил в центре города, очень близко от школы, во дворе большого шестиэтажного дома.
— А кто он такой? — спросил Ковылин, когда они поднимались в лифте на шестой этаж.
— А вы разве не знаете? — удивился Никитенко. — Это известный в городе архитектор, когда-то полгорода построил!
— Странно… — начал было Ковылин, но лифт остановился, и все трое вышли на лестничную площадку.
— Прошу, входите, — сказал высокий красивый старик в бархатной тужурке, открывший им дверь. На его полном, со старческим румянцем, лице не появилось удивления при виде нежданных посетителей. Должно быть, старый архитектор умел собой владеть. Он провел гостей в большую комнату, тесно заставленную мебелью и пахнувшую столярным лаком.
— Тружусь! — улыбнулся хозяин, показывая на старинный секретер, по-видимому только что покрытый лаком. — С молодости люблю столярным делом баловаться. Прошу вас, садитесь.
Усадив посетителей, он и сам уселся в низкое мягкое кресло и с той же вежливой улыбкой выжидательно посмотрел на Гусева, угадав в нем старшего.
— Я директор школы Гусев, а это наши преподаватели, — сказал директор, заметно нервничая. — Мы бы хотели побеседовать с вами относительно вашего письма.
— Какого письма? — поднял седые брови хозяин квартиры, сразу насторожившись.
— Вот этого! — протянул Гусев листок. Корецкий взял листок, полез в карманчик куртки, вынул очки, аккуратно надел их и, едва бросив взгляд на текст письма, тотчас перевернул страницу и посмотрел на подпись.
— Это не моя подпись, — сказал старый архитектор. — Я этого не писал. Но…
Он слегка помедлил, видимо, выбирая выражения, и закончил:
— Но кое-что из написанного я уже слышал изустно. Впрочем, значения слышанному не придал.
— А от кого слышали? — быстро спросил директор.
— От одного своего старого знакомого и его жены…
Корецкий замялся:
— Я, собственно, не знаю… Обязан ли я по закону давать, так сказать, форменные показания? Признаться, мне бы не хотелось…
— Видите ли, Григорий Борисович, — сказал историк, — вы, конечно, не обязаны отвечать нам, мы ведь не следователи, а всего лишь три учителя школы, заинтересованные в судьбе нашего старого товарища. Вот это ваше заявление…