— А я знаю!
— Что ты знаешь? — хмуро спросил Шорин.
— Знаю, кто играл. Сказать?
Учитель внимательно поглядел в красное, испуганное и вместе с тем как бы торжествующее лицо Козорезова и неожиданно для мальчика, а может быть и для себя, ответил:
— Не надо.
И двинулся дальше.
Мальчишки неизвестными путями узнали об этом разговоре…
И вот сегодня учителю пришлось прийти в суд, чтобы отстаивать свою честь, ибо во всяком процессе о клевете обвинитель всегда в какой-то степени и обвиняемый, которому необходимо рассеять змеиный шепот клеветников.
Учитель рисования и председатель месткома школы Никитенко опасался возможности столкновений между «сторонами в процессе», как теперь стали именоваться Данилины и Шорины. Когда еще начнется заседание суда, а семья Шорина и домовладельцы неминуемо встретятся в узких коридорах Дома учителя и тогда не миновать взаимных упрекав и обвинений! На людях это будет выглядеть постыдно для старого учителя.
Никитенко решил не отходить от Шориных, пока не начнется суд, и это его доброе намерение Данилин попытался впоследствии обратить против него. Никитенко, взяв под руку Шорина и пригласив его жену и дочь, повел их в большой старый сад, примыкавший к дому и когда-то принадлежавший вместе с домом местному тузу.
— Слыхали? — устало спросил Шорин у Никитенко, — директор порекомендовал мне отказаться от председательствования в обществе преподавателей математики! Говорят, мне неудобно возглавлять коллектив педагогов.
— Это почему же неудобно? — удивился Никитенко.
— Да потому, что, по его мнению, я скомпрометирован. Он мне прямо сказал: «Знаете, говорят, что нет дыма без огня. Я, конечно, убежден в вашей невиновности, но другие педагоги, наверно, будут думать именно в плане этой поговорки. Возможны даже соответствующие выступления на заседаниях общества — что хорошего?»
— Какая нелепая логика! — возмутился Никитенко. — Наш Гусев всегда отличался трусостью. И вы согласились?!
— Нет! — твердо ответил Шорин. — Я ни в чем не виноват, и мне нечего бояться.
— Папа — не трус! — с горячностью сказала дочь Шорина Ира, восемнадцатилетняя красивая рослая девушка.
— Меня тоже кое-кто на курсе пытался задеть! — со смехом призналась она. — Твой папа, мол, тянул тебя за уши из класса в класс.
— Это кто же тебе так сказал? — тихим голосом спросила мать.
Девушка молчала.
— Найдется, кому сказать гадость! — заметил Никитенко. — Нет, надо, надо дать по рукам этому старому клеветнику.
В зале, выходящем окнами в сад, послышался приглушенный шум.
— Открывается заседание! — сказал Никитенко. — Идемте!
Свидетелей, как водится, удалили, и все же зал был полон. В первом ряду, против судейского стола, сидели профессор-психиатр К., бритый человек средних лет с аккуратным пробором седеющих, когда-то жгуче-рыжих, волос, и два молодых эксперта-почерковеда. Справа от центрального стола были отведены места для супругов Данилиных — подсудимых, а слева — для потерпевших, то есть четы Шориных; рядом с ними была дочь Ирина.
Районный прокурор Сомов устроился за столиком у стены. Он внимательно посмотрел на пожилого адвоката, сидевшего за небольшим столом впереди подсудимых. Адвоката Кириллина прокурор Сомов знал уже давно… «Силен!» — подумал он о своем противнике не то с сожалением, не то с удовлетворением.
И отведя глаза от спокойного лица адвоката, он сосредоточил внимание на участниках процесса.
Шорин сидел бледный и решительный. Его жена что-то шептала дочери, глотая слезы. Ира держала руку матери в своей и, видимо, старалась успокоить старую женщину.
Гораздо выразительнее была группа Данилиных. Глава семьи — Иона Андреевич Данилин, щуплый с бегающим взором и тонкими поджатыми губами под седой щеточкой коротких усов, с грязно-белыми волосами, держался на скамье подсудимых гордо, как посаженый отец на свадьбе. Жилистая его шея торчала из празднично белого, чересчур узкого воротника. Зеленый в красную крапинку шелковый галстук подчеркивал независимый характер и непоколебимость позиции его владельца. Новый с иголочки широкий жесткий пиджак с непомерно длинными рукавами почему-то выглядел на его щуплых плечах сделанным из жести.