— Ну, о беседе с нашей кассиршей Касаткиной Антониной. Она подтверждает, что Казанцев уплатил ей за купленную корзинку.
Удивительное дело, как показания бледнеют, теряют краски и отчетливость в тех случаях, когда допрашивающий уже успел настроить в уме свою версию и когда показания идут вразрез с этой версией. Тоню позвали, она повторила примерно то же, что рассказала позавчера, но впечатление получилось уже другое. Голубинский задавал ей вопрос за вопросом:
— Вы говорите, Казанцев платил в кассу? Вы хорошо помните, что это было именно в последний день торговли перед Новым годом, то есть тридцать первого декабря? А может быть, это случилось накануне? А может быть, Казанцев платил не девять рублей шестьдесят копеек, а другую сумму? Да и как может она, Тоня, припомнить такой ничтожный случай среди многих сотен аналогичных? Ведь перед ее окошечком мелькают лица одно за другим! И в сущности даже не лица, а чаще всего-только руки! Так почему же она запомнила Казанцева? Может быть, она ошибается? Ах, у нее хорошая память? А если так, сумеет ли она опознать каждого из тех, кто ей платил в кассу тридцать первого декабря?
Нет? Хорошо! Почему же всех она не помнит и помнит одного Казанцева? Согласитесь, товарищ Касаткина, это крайне неправдоподобно! Может быть, Казанцев просил ее дать такие показания? Нет? Но почему же вы плачете, товарищ Касаткина?
Касаткина в слезах ушла, а Голубинский на прощание, отпустив Петрову, сказал заведующему магазином:
— Так или иначе, а ваш работник Казанцев был задержан при попытке воровски вынести часть той партии вина, которая оказалась ныне расхищенной. Это дает нам ниточку.
— Ниточку, вот именно, ниточку, легко рвется, — вздохнул Грунский. — Не забывайте, что Казанцев — материально ответственный. Что же, он у себя крал?!
— А вы разве не знаете таких случаев, когда материально ответственные лица осуждаются судом именно за расхищение доверенных им ценностей? — сухо спросил прокурор.
Он вежливо раскланялся и ушел, оставив Грунского в самом тяжелом настроении.
Прокурор района Никитичев не дал санкции на арест Славы.
— Нет, нет, — сказал Никишичев, — не вижу оснований.
— Как же нет оснований, — возразил Голубинский, — если такие улики?
Никишичев досадливо передернул плечами.
— Улики, улики, — повторил он в сердцах. — Мы точно улитки в раковины прячемся в свои улики. Не в одних уликах дело!
— В чем же дело в таком случае, позвольте узнать, Федор Николаевич? — с вежливой ехидцей спросил Голубинский.
Прокурор ответил задумчиво:
— Я вижу, товарищ Голубинский, вы не очень близко к сердцу приняли решения партийных съездов… Да, да! — воскликнул он, заметив протестующее движение своего помощника. — Внешне-то вы усвоили неплохо, а вот самую суть… Высокое уважение к человеческой личности! Полнейшая гарантия законности! И прошу заметить, законности не формальной, а благородной, гуманной сути ее.
Никишичев помолчал и сказал обыденным голосом:
— Улики, конечно, есть, но прибегать к такой мере, как арест, мы можем только в случаях крайней необходимости, а ее-то я здесь и не вижу. Нуте-с, давайте на этом и покончим.
А Слава и не знал, что судьба его висела на волоске и что вот-вот мог явиться к нему следователь прокуратуры и увести его под стражей…
Прокуратура производила формальное расследование о недостаче. То и дело на допрос требовали работников магазина. Вызывали и Якова Ивановича и Славу. Допрашивал пожилой следователь Крутиков в присутствии того же помощника прокурора Голубинского. Крутиков сидел за своим столам, Голубинский прохаживался по кабинету.
«Не заявить ли ему отвод? — подумал Слава. — Пожалуй, не стоит. Еще подумают, что я чего-то боюсь».
К тому же, какие, собственно, были у него основания для отвода Голубинского? Какие-то неясные предположения, что он неравнодушен к Наташе. А если это и так, разве это мотив для того, чтобы обвинить его, Славу?! Фактов-то нет!
Впрочем, о фактах напрасно сказано, что они упрямая вещь. Ничто так не поддается различному толкованию, как именно факты. Никакого злого умысла или пристрастия у Голубинского не было. Вместе с тем, Голубинский был из тех людей, которым все в деле сразу кажется ясным и которые решительно укладывают все детали и улики преступления в быстро родившуюся схему. Если деталь не входит, тем хуже для детали!
Эпизод с попыткой Славы вынести «неоплаченный» сверток из магазина вырос в глазах впечатлительного Голубинского в решающее происшествие. Если преступник пытался выкрасть часть товара и это ему не удалось, то в остальных случаях, наверно, удалось! Иначе, куда же делись ящики с вином? И если не Слава, то кто же? Ведь никто больше из сотрудников магазина не попался в этот день с попыткой обворовать свой же отдел! Голубинский возмущался «нечестными попытками» заведующего и этой подозрительной кассирши оправдать явного преступника.