В тот день после закрытия магазина было назначено общее собрание сотрудников. Присутствовала на нем и Анна Степановна.
Единственный вопрос повестки: «Обсуждение недостачи», докладчиком значился председатель местного комитета старший продавец рыбного отдела Игнат Савушкин, непомерно высокого роста и удивительной худобы пожилой человек с насупленными рыжими бровями. Несмотря на свой странный и несколько мрачный вид, это был добряк, любимец сослуживцев. Вместе с тем Игната Савушкина побаивались за его нетерпимость к малейшему проявлению «снохачества», как он почему-то называл стремление залезть в государственный карман. Доклад его оказался необычайно коротким:
— Недостача имеется, — сказал Савушкин, — вы знаете, товарищи, какая. Сейчас речь идет о другом: как могло случиться, что у нас — недостача? Как мы не доглядели? И еще я хотел бы, чтобы вы обсудили: да неужели молодой парень, Вячеслав Казанцев, пошел на это? А не он, так кто же?
— Ну, тут пусть разбираются следственные органы, — сказал кто-то с места. Савушкин сердито возразил:
— Следственные? Да, конечно. А мы-то, общественность, разве в стороне? Мы-то разве не заинтересованы больше всех? Нет уж, товарищи, мы и следственным поможем и самим себе глаза откроем. Давайте обсуждать!
— Ну, кто еще просит слова? — спросил председатель собрания.
— Я прошу, — после некоторой паузы сказал Грунский.
— Все уже знают, — сказал он, — что Казанцев был задержан со сверткам…
— Я этого свертка и не скрывал! — крикнул с места Слава. На него зашикали. Грунский продолжал:
— Подозрение пало на Казанцева. Выходит, что он вынес двести корзин с вином! Да, да, двести! — горячо повторил Грунский. — Каждая стоит около десяти рублей, а нехватка составляет две тысячи. Вот и посчитайте. Нет, чепуха это!
— А кто же унес? — опросила Анна Степановна немного хрипло. Все на нее оглянулись, а Грунский развел руками.
— Если бы я знал!..
Нюра Петрова сидела в первом ряду, сложив руки на коленях. Видно было, что она взволнована до последней степени, но изо всех сил сдерживает себя. Слава сидел неподалеку, бледный и решительный. Он был готов дать отпор каждому, кто станет его уличать!
Выступило несколько человек, и все говорили только об одном: о невиновности и Нюры и Славы.
— Никто не виноват, а товара нет! — с грустным сарказмом сказал с места Грунский.
— Hy, попались мне вор, — вдруг почти вскрикнула Анна Степановна.
— Попадется! — недобро повторили многие.
Слава уже совсем решился сказать о «циркаче» и его предложениях, как вдруг случилось неожиданное. Вскочила Нюра и закричала, показывая протянутой рукой на продавца ларька Крышкина:
— Ему, ему, проклятому, я отпустила вино! Вспомнила! Ему! Обещал потом накладную заполнить! Совсем я голову потеряла…
Бородатый Крышкин сказал густым басом, с трудом скрывая смущение:
— Запамятовал, торопливость одолела. А взято — это точно…
Он что-то еще бормотал, но его уже не слушали. Все обступили Нюру и Славу и радостно кричали. Продавщицы плакали. Один лишь Грунский не выказал радости. Подбежав к Крышкину, он гневно закричал на него.
— Жулье! Я тебя давно заметил! Теперь от меня не уйдешь!
Овладевший собой Крышкин прижимал руки к пруди и оправдывался:
— Рассеянность, товарищ директор. Еще смолоду страдаю! И потом: ведь признался я, не стал оспаривать!..
Анна Степановна сидела вместе с Нюрой Петровой в кабинете районного прокурора Никишичева.
Никитичев выглядел старше своих лет: ему было сорок пять, а под вечер, когда он устанет, можно было дать и все пятьдесят. Под глазами — складки, морщинистый лоб.
— Погодите, — прервал Никитичев рассказ Нюры, — что же это выходит? Выходит, что ваш муж толкает вас на преступление! А вы молчите. И вот какой кордебалет вышел. Что?
Петрова только вздыхала. Из ее больших темных глаз капнула слеза, другая.
— Москва слезам не верит — слыхали такую пословицу? — жестко сказал Никишичев.
— Пословица устарела, — возразила Анна Степановна. — Искренним слезам Москва верит. А эти слезы, полагаю, искренние. — Она говорила, сурово уставясь прямо в глаза прокурора. Взгляд ее в минуту, когда она сердилась, мало кто выдерживал еще с молодости. Уж на что не трусливого десятка был Никишичев, а и тот сейчас невольно потупился. Анна Степановна продолжала свою горячую речь: