— А вы не заметили там, в ящике, денег? — спросил Самойленко. — Нет? А ваш спутник?
— Его интересовал шифоньер, а не стол. «Видите дорогую шубу и кучу платьев? — сказал мне Петр. — Недаром старуха говорила, что Постникова — мастерица разорять мужчин. Вам он, небось, столько платьев не заказывал! Давайте возьмем с собой самые лучшие, ну и котиковую шубу прихватим. Вы покажете их мужу — вот доказательство твоей подлой измены! А для разлучницы это будет еще лучшим наказанием, чем скандал: она лишится того, что по праву ваше!»
В душе я была с ним согласна, но мне было жаль обманывать ребенка, сына Постниковой. Петр, видимо, это заметил и сказал, что, наверно, этот ребенок от моего мужа. И я решилась!
— А, собственно, на что именно вы решились? — спросил Самойленко.
Королева удивилась этому вопросу:
— Как на «что»? Я решилась взять некоторые ценные вещи и показать их мужу. Он не сумеет отрицать свою вину… если виноват. И тогда я от него уеду и не вернусь. А если окажется, что я ошиблась, ну, что же… Тогда я верну вещи Постниковой.
— И вы унесли шубу и платья? — спросил прокурор.
— Этот Филиппов предложил мне свои услуги. «Вам тяжело, я поднесу», — сказал он. Я дала ему тюк. Он внезапно перешел на другую сторону улицы и скрылся.
— С вещами? — спросил Самойленко.
— С вещами. У меня оставался один портрет!
— Почему же вы сразу не рассказали нам всю эту историю? — спросил прокурор. — Почему признавались в грабеже?
Королева смущенно ответила:
— Мне не хотелось позорить мужа раньше, чем я проверю, показав ему эту проклятую шубу…
На суде выяснилась, между прочим, обстановка, в которой происходило гадание.
…В темной душной комнате всегда пахло каким-то крепким душистым цветком. Герань? Сирень? Запах густой и терпкий, от него слегка кружилась голова.
Спиной к свету в старинном глубоком кресле сидела Настасья Аверьяновна, одетая в темное монашеское платье. В руках у нее четки. Гадалка время от времени заглядывала в карты, разбросанные веером на столе, и говорила неотразимым для ее клиенток «проникновенным» голосом:
— Любишь ты, дочка, молодого, пригожего. Быть ему богатым и славным. Выдержит экзамены, защитит с божьей помощью диссертацию, станет кандидатом.
— А любить меня он будет? — прерывающимся голосом спрашивала посетительница.
— Будет, если только не разлучит вас та, другая. Ну, та, что танцует в театре!
У посетительницы захватывало дух: откуда могла узнать гадалка? Она совсем не заметила, как и когда сама обо всем проговорилась в умело затеянной гадалкой беседе…
Клиентка уходила, потрясенная даром «ясновидящей», оставляя ей за «ясновидение» крупную бумажку.
Суд объявил Королевой общественное порицание. «Племянник» гадалки получил три года с последующей высылкой. А сама гадалка была осуждена за мошенничество к двум годам тюрьмы.
Она упиралась, когда ее осторожно под руки выводили конвоиры, и кричала:
— А сидеть я все равно не буду! Меня карты не обманывают!
— На этот раз обманули, — спокойно и даже флегматично сказал кто-то под общий смех.
Кирзовые сапоги
— Помогите, товарищ начальник, — всхлипывая, говорит женщина средних лет, в добротном драповом пальто, с пуховым платком на голове. — Помогите найти, сынок у меня единственный!
Елена Федоровна Воронина, работник буфета зоологического сада, сидит у стола следователя и, горестно опустив голову, рассказывает историю исчезновения ее сына, шестнадцатилетнего Сани.
В последний раз Воронина видела Саню вечером четырнадцатого мая. Саня сказал, что хочет спать, и ушел в бревенчатый сарай, где у него стояла койка и шкафик с книгами. Пятнадцатого Вдовиченко встал в шестом часу утра и наведался в сарай. Постель была не раскрыта, мальчика не оказалось.
— Не иначе, играл Санечка всю ночь с Ленькой Новожилиным в карты, — вздохнула бедная мать. — Шибко играли они на деньги. Чуть ли не каждую ночь. И всегда-то этот Новожилин обыгрывал моего сына.
Она принялась перечислять, загибая пальцы:
— Фотоаппарат выиграл — раз, денег рублей пятьдесят — два, велосипед — три…
— Азартная игра? — спросил следователь. — А почему вы не пресекли?