Его бледные губы напряглись, словно ему уже стало больно:
– А ты… Ты точно этого хочешь?
– У него бред? – спросила она в пространство.
Странно было, что Логов молчит, хоть и продолжает идти рядом с каталкой, положив руку ему на плечо. Никита повернул голову, но тот сразу улыбнулся:
– Сашка права, все не так страшно. Мы побудем здесь, пока тебя оперируют.
– Не стоит, – ответил санитар через плечо. – Он потом до утра проспит. Поболтать не удастся.
– А… – начала Сашка, но тот успел ответить:
– А результат и по телефону можно узнать. Чего здесь торчать? Только мешаться.
«Результат, – уловил Никита. – Еще неизвестно какой…»
Они переглянулись и одновременно посмотрели на него. У Никиты хватило сил выдавить улыбку:
– Он прав. У вас дел по горло.
– Но ты – самое важное, – Саша произнесла эти слова почти в самое ухо.
И то, что это услышал только он, показалось очень правильным. Как там у Шекспира? В том сонете, что Сашка читала ему недавно…
«Какой же номер у этого сонета? – почему-то Никите показалось важным это вспомнить. – Сто двенадцатый? Сто второй? Там точно была двойка. Почему-то она запомнилась… Это не к добру? Мой хирург окажется двоечником?»
Собственные мысли казались вполне логичными. Он даже не удивился: какая связь между Шекспиром и хирургом? Удивительным образом они слились друг с другом точно так же, как облака, несомые разными воздушными течениями. Между ними километры, а с земли они сливаются.
Все лица, реальные, вспомнившиеся и еще не виденные, медленно кружили над ним, убаюкивая еще до погружения в анестезию.
– Дальше вам нельзя, – услышал он голос санитара.
Сашкины губы испуганно прижались к его лбу:
– Держись!
– И ты, – ответил он.
И только потом понял, как самонадеянно это прозвучало. С чего он взял, что Саша будет переживать? Она сделала шаг ему навстречу, но разве обещала не отступать назад? Как вообще можно удержать девушку, похожую на то светлое облако, до которого неизвестно сколько километров?
– Давление в норме, но температура тридцать восемь с половиной, – донеслось до него.
– Не страшно, – отозвался незнакомый голос. – Соперируем, и тоже будет в норме.
В прорези между медицинскими маской и шапочкой улыбнулись глаза:
– Готов, парень?
«Нет», – хотелось простонать Никите.
Но он лишь плотнее сжал губы, чтобы не вырвалось чего лишнего, и чуть кивнул. Впрочем, его согласия никто и не ждал. Все деловито готовились усыпить его и вскрыть – пока не труп, но тело. Сколько раз ему самому довелось присутствовать с Логовым на вскрытиях, но Коршун не резал живых. Страшнее это или проще?
Им овладела шальная мысль: попросить подержать сверху зеркало, чтобы видеть, как скальпель располосует его кожу и откроется то, чего он сам в себе никогда не видел. Но Никита успел вспомнить, что сейчас его усыпят и ничего разглядеть не удастся. А под местной анестезией такие операции не делают, он уже выяснил, когда утром проснулся с мыслью, что может и не выйти из наркоза. Останется в том чумном сне, не похожем на все предыдущие, который наверняка полон кошмаров. Уже мерещились физиономии с картин Мунка и Босха (Сашка показывала ему альбомы), с неестественно перекошенными ртами, уродливые и глубоко несчастные.
Может, так и выглядят демоны, утаскивающие в ад? Почему-то оказаться в раю Никита даже не надеялся. Хотя что уж такого ужасного он совершил за четверть века?
Впрочем… Разве у любого из нас не найдется такого греха, за который стоило бы поджарить?
Вся надежда только на милость Божию…
С этой мыслью он и уснул.
И уже не увидел того, как Саша с Артуром, ступая так мягко и осторожно, словно боялись его разбудить, вышли из отделения, спустились по лестнице, обгоняя больных, опирающихся на перила, молча оделись в гардеробе и выскочили во двор.
Только здесь, поежившись, Сашка натянула капюшон куртки, борясь с ветром, и пробормотала:
– Не люблю я больницы. Здесь мне всегда хочется сдаться, хотя должно быть наоборот. Почему так? Врачи борются за жизнь больных, а у меня ощущение, будто я лишаюсь последней надежды… Ее выкачивают вместе с кровью.
Артур хмыкнул:
– Да когда ты была в больнице в последний раз?
– А помнишь ту психушку? Она до сих пор мне снится… Кстати, Сережка так и не вернулся.