Впервые за долгое время я помолилась перед сном, и вышло это так истово, даже слезы потекли. Мольба-раскаяние: я просила за Никиту и умоляла простить мне едва не совершенное предательство. Не знаю, расслышал ли Бог мой голос в том мощном хоре, который возносился в этот час с Земли, но мне самой полегчало. Покаяние – уже шаг к прощению. Я чувствовала себя так, словно высвободилась из пут – смоченных соленой водой веревок, врезавшихся в кожу. Они высыхали и вгрызались все яростнее, соль жадно разъедала плоть, к ночи мне уже больно было пошевелиться. Но молитва ослабила морские узлы, веревки опали, позволив продохнуть. И я заснула так крепко и безмятежно, словно получила отпущение…
Разбудил меня громкий стук в дверь. Ужас проснулся вместе со мной, я бросилась открывать, беспорядочно выкрикивая:
– Никита? Звонили? Что там?
– С ним все хорошо! – заорал Артур из-за двери, сообразив, в какую панику вогнал меня одним стуком.
Когда я распахнула дверь, он молитвенно сжал ладони у груди:
– Прости-прости! Я не хотел тебя пугать.
Я дышала так, точно пробежала стометровку, а выглядела, наверное, просто чудовищно, потому что у Артура испуганно округлились глаза. А голос прозвучал виновато:
– Не подумал… Я просто хотел пригласить тебя к завтраку. Нам предстоит куча работы: ночью умер Борис Всеволодович Венгровский. Сегодня огласят завещание. А наш парень бодрячком! Я уже звонил в больницу: Никитос пришел в себя. Пока он в реанимации, к нему не пускают, но, если будет стабилен, к вечеру или завтра переведут в отделение. Его даже покормили кашкой.
– Кто? – вырвалось у меня.
– Сексапильная медсестричка в коротком халатике… Ага, вижу, ты совсем проснулась? Умывайся. Жду в столовой.
На ходу он обернулся и бросил:
– И если тебя это еще интересует, собак я уже накормил.
– Спасибо! – крикнула я ему вслед, но Артур лишь махнул рукой.
Добравшись до овального зеркала (в отцовском доме при каждой спальне имелась своя ванная), я чуть не отшатнулась: на меня смотрело помятое пугало с торчащей во все стороны паклей волос и диким взглядом. Немудрено, что Артур шарахнулся… Я сделала зарубку в памяти: Никите спросонья показываться не стоит. Как мужья годами выдерживают вид еще не умытых и не причесанных жен?
– А Ленка была права, – пробормотала я, включив душ. – Час икс наступил быстро…
Теплые струи ласково смыли и тяжелый сон, и пережитый испуг. Они скопились лужицей у моих маленьких ног – даже тридцать шестой размер обуви мне великоват. Выключив воду, я ступней согнала ее остатки в сливное отверстие, чтобы не застаивалась на дне.
Когда мы только перебрались в этот дом, уединяясь в душевой кабинке, я чувствовала себя как в капсуле времени, которая уносила меня из привычного мира. Прозрачные воспоминания, плоские, как летние облака, которые плывут, вопреки законам природы, снизу вверх, перемещались в пространстве вместе со мной. Стоило закрыть глаза, отдавшись теплу воды, и меня начинало медленно кружить, увлекая в прошлое и мгновенно перенося в будущее. Со мной в одной кабине оказывались и мама, и сестра, все ребята, в которых я влюблялась, но это не вызывало смущения. Мы все были только образами… Душами, если угодно.
И мне все чаще казалось, что переход в загробный мир примерно так и выглядит. Он ничуть не пугал. Надеюсь, мама испытала облегчение, перестав корчиться от острой боли, пригвоздившей ее к бетонному полу подъезда. В подобном лифте, уносящем в небеса, она наверняка смеялась от радости, убедившись, что бояться смерти не стоит. Не сомневаюсь, что мама пыталась поделиться этим открытием со мной, только не нашла лазейки в непроницаемой стене, разделяющей наши миры. Мне тоже не удается ее отыскать, чтобы шепнуть маме:
– У меня все хорошо. Даже лучше, чем я того заслуживаю.
Мама, конечно, не согласилась бы со мной. Для нее я всегда была средоточием Вселенной. Как и для Никиты…
Похоже, Артур проснулся еще на рассвете, раз столько успел. Даже за круассанами съездил в местную пекарню. Это внезапно тронуло меня до слез: как удается этому человеку не запачкаться злобой, которую он разгребает годами?
– Как в Москве, – напомнила я, макая кусок сдобы в клубничное варенье.
Подозреваю, что Артура мутило оттого, как я это проделываю, но он держался стоически. С видом потомственного аристократа намазывая свой круассан маслом, он улыбнулся. Не напоказ, как делал, очаровывая свидетелей, за что мне частенько хотелось его стукнуть! А по-домашнему спокойно. И только для меня. Его лицо озарилось добротой, и в большой столовой стало светлее, будто солнце заглянуло в окно. Красивым людям дана такая удивительная возможность – одним своим видом превращать жизнь в праздник. Те из них, что не стали законченными мерзавцами, сознают, какой полноцветной радугой входят в наш мир, и выполняют свое предназначение ответственно, оберегая дар, полученный свыше.