Логов видел таких, но больше двуногих, за которыми охотился всю жизнь. Некоторые становились убийцами случайно, оглушенные страхом, ревностью или ненавистью, – он почти не сомневался, что, выйдя на свободу, они смогут вернуть свою жизнь.
Но были и те, кто чувствовал себя живым, только вытянув чужую жизнь, и Артур знал – эти будут убивать вновь и вновь, им с собой не справиться. Поэтому их надо держать за решеткой, как этих…
На последнем слове он запнулся и обмер: прямо на него, вкрадчиво переставляя мощные лапы, шел тигр. В его взгляде разгорался огонь.
В реанимацию меня не пустили. Пожилая санитарка с лицом, похожим на вареную картофелину, посмотрела на меня с таким брезгливым ужасом, будто с меня, как перхоть, осыпались бациллы:
– Какой – повидаться? Не положено. Здесь стерильно.
Меня потянуло взглянуть на ее ногти, но я удержалась. Ей предстояло ухаживать за Никитой, я не смела ей дерзить.
– Скажите хотя бы, как он себя чувствует? Почему он до сих пор в реанимации? Должны же были вчера вечером в отделение перевести.
– Это к доктору, – отмахнулась она. – Только он сейчас на планерке у главврача.
– А это у них надолго? – я обещала Артуру не задерживаться.
Но санитарка успокоила:
– Да минут через пятнадцать появится.
Столько времени у меня в запасе имелось… Для чего? Я не собиралась принимать никаких судьбоносных решений, но ощущение было такое, будто нужно выйти из темного лабиринта. И необязательно к свету…
Присев на низкую скамеечку у холодной батареи, я уставилась в стену, пытаясь представить Никиту, лежащего за ней. Между нами были считаные метры, но они высились угловатыми нагромождениями страхов и комплексов, придуманных мною же самой, и я это понимала, но не могла преодолеть плотность расстояния и сказать ему… Что? Пожелать выздоровления? Очень нужны ему эти пустые слова… Признаться в любви? А вдруг он расслышит фальшь в моем голосе? Ведь как бы ни хотелось мне выпестовать в душе это – желанное! – Никита по-прежнему оставался для меня другом. Самым родным… Но как раз это и создает барьер, ведь за полтора года мы уже сблизились настолько, что Никита стал частью меня, а кто же сходит с ума по самому себе? Я сейчас не о клинических случаях…
Артур считает – да я и сама пытаюсь убедить себя в этом, – что так и лучше, а страсть будет лишь отвлекать меня. От чего? От жизни? Но разве любовь не есть сама жизнь? Хотя живет ведь сейчас Артур без любви, а если верить той печальной песне, то и еще полсвета… Значит, можно? Прожила ведь я как-то эти девятнадцать лет. А вот если лишиться части себя, можно и не выжить.
– Вы ко мне?
Подскочив, я уставилась на доктора – миниатюрную копию Деда Мороза с белой, правда не слишком длинной, бородой. Но, честное слово, он был чуть выше меня, таких мужчин я еще не встречала! И этот человек спасает людей в реанимации? Или он и вправду владеет волшебством, которое вершит круглый год, а не только в новогоднюю ночь?
– Никита Ивашин, – выпалила я. – Как он?
– Стабильно.
Даже безликое слово прозвучало в его устах жизнерадостно, и мне вдруг стало так легко и весело, точно этот забавный человечек пообещал, что Никита будет жить сто лет и мы будем счастливы. Но я не забыла вопрос, который меня мучил:
– А почему его не перевели в отделение?
Он развел руками:
– Мест не было. Чем в коридоре лежать, пусть лучше у нас еще побудет.
Все так просто? А я напридумывала ужасов… Может, и в остальном также – все самое страшное происходит лишь в моем воображении?
В глазах врача появился хитроватый блеск:
– А вы его девушка? Хороший парень. Не ноет, не требует ничего сверх меры. Сильный мужик.
Никита? Он был моим солнышком, но как настоящего мужчину я его не воспринимала… Откуда-то из глубин веков всплыла мудрая пословица: «Что имеем – не храним, потерявши – плачем». Мне не хотелось больше плакать. Моя жизнь и так большей частью состояла из скорби… Почему я так боюсь позволить себе радоваться каждому дню? Никита ведь способен подарить мне это. Или я подсела на ощущение боли и готова упиваться ею до конца своих дней? Мама не желала бы мне такого…
Я вбирала каждое слово загадочного полусказочного человека, которому, наверное, приятно было находиться рядом со мной и на время забыть про свой неловкий рост… Поэтому доктор никак не уходил, хотя его наверняка ждали в реанимации, и выуживал из памяти все новые подробности лечения моего друга, который, по его словам, уже шел на поправку. И голос у него был густой, низкий, таким только и произносить: «Здравствуйте, детишки! Девчонки и мальчишки!»