Внутреннее освещение обеспечивалось химическими реакциями, идущими внутри проложенных вдоль стен прозрачных трубок. Собака Понтера Пабо выскочила навстречу поприветствовать их. Мэри уже привыкла к её волчьей внешности и наклонилась почесать животное за ухом.
Потом она оглядела круглую гостиную.
– Как жаль, что я не могу остаться здесь, – сказала она с тоской.
Понтер подхватил ее на руки, и Мэри обняла его, положив голову ему на плечо. Всё равно четыре дня с Понтером – это лучше, чем весь месяц с Кольмом.
Когда бы она ни вспоминала про Кольма, в голове сразу всплывала затронутая им тема – тема, о которой Мэри, по-видимому, подсознательно заставляла себя не думать, пока Кольм её не упомянул.
– Понтер, – тихо сказала Мэри, ощущая, как его грудь поднимается и опускается в такт дыханию.
– Да, женщина, которую я люблю?
– В следующем году, – сказала Мэри, пытаясь говорить настолько нейтральным тоном, насколько возможно, – будет зачато новое поколение.
Понтер отпустил Мэри и внимательно посмотрел на неё, медленно приподнимая бровь.
– Ка, – ответил он.
– Может быть, и нам завести ребёнка?
Глаза Понтера расширились.
– Я даже не думал о такой возможности, – сказал он наконец.
– Потому что у нас разное число хромосом, да? Конечно, это серьёзное препятствие, но ведь должны быть способы его обойти. И, в общем, Джок ведь послал меня изучать неандертальские генетические технологии. В процессе я могла бы поискать способы, с помощью которых можно бы было как-то объединить наши ДНК и произвести ребёнка.
– В самом деле?
Мэри кивнула:
– Конечно, оплодотворение можно провести in vitro.
Хак загудел.
– В пробирке. Вне тела.
– А, – сказал Понтер. – Я удивлён, что ваша система верований допускает такой процесс, запрещая многое другое, связанное с репродукцией.
Мэри пожала плечами:
– Ну на самом деле Римско-католическая церковь не разрешает оплодотворение in vitro. Но я хочу ребёнка. Я хочу ребёнка от тебя. И я не вижу, что плохого в том, чтобы чуть-чуть помочь природе в этом. – Она опустила взгляд. – Но я знаю, что у тебя уже двое детей. Возможно… возможно, ты не хочешь становиться папой в третий раз?
– Я всегда буду папой, – сказал Понтер, – до самой смерти. – Мэри вскинула глаза и обрадовалась, увидев, что Понтер смотрит прямо на неё. – Я не задумывался об ещё одном ребёнке, но…
Мэри чувствовала, будто вот-вот лопнет. До этого момента она и не подозревала, насколько сильно хочет, чтобы Понтер ответил «да».
– Но что? – спросила она.
Понтер пожал своими массивными плечами – они двигались медленно, тяжело, будто перемещая на себе тяжесть целого мира.
– Но мы верим в нулевой прирост населения. У нас с Класт уже двое детей; они заменят нас, когда мы умрём.
– Но у Адекора и Лурт всего один ребёнок, – сказала Мэри.
– Ага, Даб. Но они ещё могут попытать счастья в следующем году.
– Они на самом деле планируют это сделать? Ты говорил об этом с Адекором? – Мэри не понравились прорезавшиеся в её голосе нотки отчаяния.
– Нет, не говорил, – ответил Понтер. – Думаю, я мог бы коснуться этой темы, но даже если они не станут пробовать снова, Серый совет…
– Чёрт возьми, Понтер, меня тошнит от Серого совета! Тошнит от этих правил и положений. Тошнит от того, что кучка стариков контролирует твою жизнь.
Понтер взглянул на Мэри; его бровь удивлённо взлетела вверх.
– Их, знаешь ли, избирают. Устанавливаемые ими правила – это правила, которые мой народ установил для себя.
Мэри глубоко вздохнула:
– Я знаю. Прости. Это просто… просто это должно быть только наше с тобой дело, хотим ли мы ребёнка.
– Ты права, – согласился Понтер. – Собственно, у некоторых людей в нашем мире больше двух детей. Близнецы не так уж редки: у моего ближайшего соседа сыновья-близнецы. Да и женщине не так уж редко удаётся зачать трижды – в девятнадцать, в двадцать девять и тридцать девять лет.
– Мне тридцать девять. Почему бы не попробовать?
– Найдутся те, кто скажет, что такой ребёнок будет неестественным, – ответил Понтер.
Мэри огляделась. Потом села на край растущего из стены дивана и хлопнула ладонью рядом с собой, приглашая Понтера присоединиться. Он тоже сел.
– Там, откуда я пришла, – сказала Мэри, – многие считают, что любые иные связи, кроме мужчины с женщиной, тоже неестественны. – Лицо Мэри словно окаменело. – Но они неправы. Я не знаю, могла бы я это сказать с полной уверенностью до того, как попала сюда, но сейчас я могу. – Она кивнула, больше для себя самой, чем для Понтера. – Мир – любой мир – гораздо лучше, когда живущие в нём люди любят друг друга, когда заботятся друг о друге, и, пока речь идёт о добровольных отношениях между взрослыми людьми, это никого не касается, кроме них самих. Мужчина и женщина, глексенка и бараст – это всё естественно, если между ними любовь.