Одновременно с приближением отставки Гильберта обсуждалась кандидатура его преемника. По общему мнению, был только один возможный кандидат. Если Курант зарекомендовал себя как Клейн нового поколения, то Вейль был Гильбертом.
Десять лет назад Вейль отказался от приглашения в Гёттинген из-за нестабильности жизни в послевоенной Германии. Гильберт говорил, что «Вейля легко пригласить, но трудно заполучить», И теперь у Вейля были некоторые сомнения в принятии окончательного решения. Он был охвачен мрачным предчувствием по поводу возвращения в Германию, ибо, вернувшись недавно из Англии, проникся пессимизмом, которым веяло от газет и писем, скопившихся в его отсутствие на письменном столе. Кроме того, он не был уверен в том, что его кандидатура была подходящей на этот раз для Гёттингена. К тому времени ему было уже 45 лет. Он сознавал, что приближался к концу своего творческого периода. Быть может, институту следовало пригласить кого-нибудь вроде молодого Эмиля Артина, «от которого ещё можно ожидать великих результатов». И тем не менее он был соблазнён этим приглашением. Он любил и уважал Гильберта — Дудочника, «завлёкшего молодых крысят в глубокие воды математики». Вейль думал, что он больше, чем Артин, соответствовал физико-математическим традициям Гёттингена. Его привлекала возможность работы с Курантом, Борном и Франком. Жизнь в Германии, по-видимому, улучшалась. План Дауэса помог облегчить экономические трудности. Безумная политическая секта, бормотавшая о «еврейской физике» его друга Эйнштейна, была ещё немногочисленной. В конце концов, Вейль на этот раз телеграфировал о своём согласии.
«Нет нужды говорить Вам, какой радостью и гордостью я был охвачен, когда был приглашен стать Вашим преемником, — писал он Гильберту. — ... Я с большим оптимизмом ожидаю возможности работать с коллегами, которых Вы собрали вокруг себя, и с Вами, которому научно-математический факультет обязан своей силой и гармонией». Темные тучи, висевшие над Германией, могли рассеяться не скоро. «Но я надеюсь, что мне будет дана возможность прожить рядом с Вами ещё много счастливых лет. Пожалуйста, не сердитесь на мою задержку с ответом».
Герман Вейль.
Гёттинген, который приветствовал Вейля весной 1930 года, был в зените своей новой славы. С бoльшим основанием, чем когда-либо прежде, теперь можно было сказать, что в этом тихом, маленьком городке с липовыми аллеями и солидными респектабельными домами в теперь уже устаревшем «Jugendstil» 2 беспрерывно заседает международный конгресс математиков. Многочисленные научные комплексы и лаборатории, наподобие новой стены, окружили город. Математический институт разместился в своём новом здании, Lesezimmer стала большой, хорошо освещённой библиотекой. Extra Gottingen non est vita 3. Это латинское изречение всё ещё украшало стену Ratskeller. В солнечную погоду студентов и профессоров можно было увидеть сидящими за маленькими уличными столиками и рассуждающими о политике, любви и науке. Маленькая пастушка, спокойно смотрела в свой фонтан. Вейль, вернувшись в любимый город своих студенческих лет, должен был быть доволен. Вне Гёттингена жизни не было.
Из всех почестей, которыми был осыпан Гильберт в год своей отставки, по-видимому, наибольшую радость доставила ему та, что пришла из его родного города. Городской совет Кёнигсберга решил присвоить своему знаменитому сыну «почётное гражданство». Церемония его присвоения была приурочена к осени, когда должен был состояться съезд Общества германских учёных и врачей, местом проведения которого был на сей раз выбран Кёнигсберг.
Гильберт тщательно обдумывал тему своей торжественной речи. Она должна быть достаточно широкой, чтобы представлять общий интерес. В Кёнигсберге, родине Канта, она должна иметь философский характер. Кроме того, эта речь будет знаменовать окончание той карьеры, которая так давно началась в университете Кёнигсберга. Думая об университете, он вспоминал памятник Канту в парке и лаконичную надпись: «Кант», столь выразительную в своей краткости. Гильберт также вспомнил Якоби, давшего начало математическим традициям Кёнигсберга, подобно тому как Гёттинген унаследовал свои традиции от Гаусса. Он хотел найти тему, в которой будут сплетены эти великие имена и все отдельные нити его карьеры — Кёнигсберг и Гёттинген, Якоби, Гаусс, Кант, математика и другие науки, наука и практика, великий прогресс знания и выдающиеся идеи — всё, чем он жил эти годы.
Naturerkennen — познание природы — und Logik. Это будет темой его выступления.