Клейн всегда был настроен очень патриотично — в 1870 году он поспешил из Парижа домой, чтобы добровольно вступить в армию. Теперь он разрешил использовать своё имя, не вдаваясь в смысл утверждений декларации. Гильберт, напротив, просмотрел список утверждений, из которых каждое начиналось словами «Это неправда, что...». Так как у него не было уверенности, что все они соответствовали истине, он отказался поставить свою подпись.
15 октября 1914 года германское правительство опубликовало декларацию к культурному миру. Среди подписавших были такие знаменитые учёные, как Эрлих, Фишер, Нернст, Планк, Рентген, Вассерман, Вин. Подозрительно отсутствовало одно имя — имя Эйнштейна, находившегося в это время в Институте кайзера Вильгельма в Берлине. Согласно его другу и биографу Филиппу Франку, только то, что Эйнштейн стал швейцарским гражданином, спасло его от обвинения в предательстве. Гильберт не имел такого объяснения. Его отказ дать свою подпись был тем более непростительным, что он был не просто немец, а пруссак. Когда в ноябре возобновился учебный год, многие отвернулись от него, как будто он был на самом деле изменником.
Однако большинство коллег-математиков Гильберта сочувствовали его поступку; даже Клейн вскоре пожалел о своём излишнем патриотизме, заставившем его подписать документ, не убедившись прежде в справедливости содержащихся в нём утверждений. В действительности декларация не принесла ожидаемого результата. Культурный мир был шокирован тем, что уважаемые люди поставили свои подписи под такими утверждениями, как «Это неправда, что Германия нарушила нейтралитет Бельгии». Клейн был исключён из Парижской Академии; Гильберту было разрешено остаться её членом.
Несмотря на войну, в Гёттингене продолжались дневные математические прогулки по четвергам. Участников теперь стало больше, чем в дни Минковского. Присоединились к прогулкам Ландау и Людвиг Прандтль, профессор прикладной механики. Ещё одним участником был Каратеодори, который вернулся, чтобы вдохнуть новые силы в Клейна, после того как старик перенёс в 1911 году новый упадок сил. Состоятельный, хорошо воспитанный грек, чьим семейным девизом было «Никакое усилие не бывает слишком большим», стал математиком в традиционном гёттингенском стиле. Физик Петер Дебай, столь поразивший Гильберта во время Вольфскельской конференции, также стал к тому времени постоянным членом факультета.
Почти все молодые люди, студенты или доценты, покинули или должны были покинуть Гёттинген. Lesezimmer, всё время переполненная перед войной, теперь стала почти пустой. Таких понятий, как отсрочка по учёбе, не существовало. Умственные способности, хорошие оценки, рекомендательные письма от профессоров, многообещающие таланты — ничто не имело значения. Только несколько молодых людей не были призваны. Одним из них был ассистент Гильберта Ланде, которому вначале была дана отсрочка из-за зрения.
Францу Гильберту был 21 год, когда началась война, но в армию его не взяли. Долгое время Гильберт ещё возлагал надежды на своего сына. Был период, когда тот учился у садовника в Гёттингене. «Но ничего ещё нельзя сказать, — говорил Гильберт Эвальду, бывшему в то время его ассистентом. — Я сам был таким в юности, немного dammelig 4». Немного погодя для Франца нашли работу в книжном магазине во Франкфурте. Получалось у него далеко не блестяще. Всё яснее становилось, что он был не совсем здоровым мальчиком. Госпожа Гильберт очень беспокоилась за него и получала о нём регулярные известия от своих друзей во Франкфурте.
Однажды, перед войной, когда Курант был у Гильбертов, она получила сообщение, что её сын не появился на работе в этот день и никто не знает, где он. Курант, который вскоре должен был ехать в Берлин, вызвался вместо этого ехать с госпожой Гильберт во Франкфурт помочь отыскать Франца. Пока они сидели в ожидании поезда и разговаривали с Гильбертом, снаружи возникла большая суматоха и внезапно все увидели Франца, покрытого грязью и очень возбуждённого. В какой-то деревушке он вышел из поезда и пришёл домой пешком. Франц объявил, что пришёл спасти их от преследующих их злых духов.
«Вся эта сцена ещё жива в моей памяти, — вспоминает сегодня Курант. — Гильберт сказал Францу: «Ах ты, глупый мальчик, ничего такого нет — духов и дьяволов не существует». Это ещё более возбудило Франца. Было много взаимных окриков. Франц продолжал разглагольствовать о невидимых созданиях, хотевших причинить нам зло. Гильберт не переставал стучать кулаком по столу и повторять: «Нет духов». Это была очень странная сцена. Немедленно надо было что-то предпринимать. Поэтому я позвонил профессору психиатрии, который приехал и сделал Францу маленькую успокоительную инъекцию. Затем мы отвезли его на такси в клинику для душевнобольных неподалеку от университета, куда он сразу же был принят».