Арахна была законницей, но не могла добиться разрешения вести следствии над графом по закону. Король мягко, но жёстко ответил ей в письме, что дело не касается законов Маары, а значит, лезть не следует. Тон письма не был злым или раздражительным, но сухость языка говорила ясно: не лезь!
Арахна мучилась. Ей мерещился в беспамятстве, которое никак не походило на сон, граф Сонор, бледный, дисциплинированный и несчастный. Графа то казнили, то арестовывали, а он не сопротивлялся и лишь печально искал поддержки.
Арахна просыпался в ужасе, и уже наяву продолжала своё метание.
Самоубийство Атенаис тоже наложило свой отпечаток. Советница ещё трижды пыталась добиться беседы с Арахной, рыдала и умоляла простить её слабость в деле по графу Сонору, клялась, что не хотела, молила, рыдала, билась, но Арахна осталась непреклонна.
У Атенаис не осталось никаких больше сомнений в собственной ничтожности и она, и без того находящаяся на грани истерии с самого начала смуты, приняла накануне яд.
На тело был вызван Мальт. Он обнаружил записку, написанную корявым почерком: «Простите все, я больше не могу», и, опять же, заботясь об Арахне, и не желая вешать на неё груз ещё и этой вины, уничтожил записку.
Но уже успел пройтись слух о том, что записка была. Если бы личность Атенаис была бы куда более яркой и значащей, то и смерть её не осталась бы без внимания, но она не значила много и умерла точно также. то ли сердце остановилось, то ли яд…
И во всём этом Мальт допустил одну ошибку: он сам учил Арахну не доверять никому. Она же, лишённая нормального сна, действующая в мире метаний, прознавшая о том, что от советников не только Атенаис подала жалобу на Сонора, крепко задумалась о том, кто мог бы быть вторым предателем. Имена, лица мелькали перед её мысленным взором каждый раз, пока Арахна разбирала бумаги или, лёжа в темноте без сна, смотрела в потолок.
Она много думала, отгоняя самое очевидное, желая бы даже свалить вину на Эжона, но раз за разом убеждалась, что если кто-то из советников подал вторую жалобу на Сонора, то это был Мальт. Мальт, втянувший её во всё, Мальт, дорогой ей, единственный, кто был близок.
Арахна могла бы прекратить эту муку, поговорив бы с самим Мальтом, но боялась, что в разговоре прозвучит правда, или она сама углядит её в каком-нибудь нервном жесте. А так, сомневаясь, она выбирала другую агонию, но в ней хотя бы можно было сказать: Мальт не предал меня.
Но Арахна, хоть и не бросала обвинения, всё же отдалилась и отдалилась значительно от него. Теперь Мальт не мог получить вход в её кабинет в любое время, она либо отсутствовала, либо предупреждала дежурных о том, что они должны солгать и запиралась, либо убегала, вроде бы, по делам.
Мальт понимал, что что-то происходит и не хотел неизвестности. Однажды он даже ввалился к ней глубокой ночью, рассчитывая на то, что уж ночью она никуда спешить не будет и потерпел поражение: Арахна лежала в своём кабинете, на софе, но спала так крепко, что не пробудилась ни от его появления, ни от его осторожной попытки к пробуждению. Прежде за нею такого не было, но Мальту оставалось уйти.
И едва он закрыл дверь, Арахна открыла глаза. Разумеется, она не спала и ей стоило большого труда не выдать себя и продолжать дышать ровно, как полагается спящей. Но присутствие Мальта, необходимость поговорить с ним, если бы он обнаружил только её пробуждение, вынуждала её к этому.
Арахна чувствовала себя запачканной сверх меры, использованной, выпотрошенной. Иногда ей чудилось, что все её обвинения к Мальту, обвинения невысказанные и от этого ещё более страшные, напрасны и безумны и тогда хотелось его видеть. А порою – что все её подозрения на редкость верны и крепки, и она никогда не была так близка к правде, а он просто использовал её как марионетку, как говорящую куклу, направляя по своей воле.
Так или иначе, но длилась агония. Она общалась с Мальтом вынужденно, лишь о делах, а чаще всего – и того избегала, привлекая либо гонцов, либо Персиваля, который неожиданно стал мягок, предупредителен, а самое главное – не был навязчив.
По некоторым вопросам Арахна перестала советоваться с Мальтом. Она словно бы вспомнила, что тоже советница и ей держать ответ перед королём и Маарой, а закон, да разве владеет им только Мальт?