Только не было косметики на её лице, да в глазах всё то же пустое, выцветшее полотно, а не хмельное выживание.
-Простите, - вдруг извинился Лагот, испытывая чувство вины за своё появление. – мы не…
-Нас пропустили, - Ольсен тоже был сбит с толку. Он хотел бы и высказать сейчас ей за весь её вид, но с другой стороны – советнице короля сильно уж и не предъявишь. – У нас идея.
-Де-елайте, - разрешила Арахна, криво усмехнулась и приложилась к кубку. – делайте!
-Мы хотим сделать человека символом народа, облечь голос в личность, - бодрее продолжил Ольсен, но Арахна махнула рукой:
-Делайте.
Ольсен любил спорить, любил доказывать правоту и даже оскорбился на такое пренебрежение к своей идее:
-Вы не хотите выслушать нашего предложения?
-Угадал, - кивнула Арахна и ещё раз пригубила. – Что-то ещё?
-Мы ждали хоть напутственного слова!
-А я ждала…- Арахна вдруг осеклась и хихикнула, как-то глупо, - а я ничего не ждала, на самом деле.
Лицо её исказилось гримасой боли. Что-то было в этих словах вложено ею, что ранило саму Арахну.
-мы пойдем, - Лагот потянул оцепеневшего Ольсена прочь из кабинета.
-Это возмутительно! – взбесился Ольсен, едва Лагот закрыл дверь. – Пьянь! Ещё одна пьянь!
-Тихо! – испугался Лагот, указывая взглядом на дверь. – ты что говоришь?
-Правду! Да как они могут управлять королевством, если даже собой они управлять не в состоянии? Да как…
-вы абсолютно правы, - согласился Персиваль, появляясь из-за поворота. – Я разделяю ваше возмущение, но прошу вас не судить, ибо человек слаб, а в минуты великих потрясений, когда разрушается старый мир и только возводится новый порядок, он может ослабеть ещё больше. Но мы выстоим, поддерживая друг друга, и, прежде всего, вы должны показать свою поддержку!
Ольсен не испугался Персиваля. Во-первых, за ним не было настолько дурной славы, а во-вторых, Персиваль инуитивно нашел самое слабое место Ольсена и направил свои слова туда. Дознаватель не бывает бывшим! Хороший же дознаватель читает душу…
-так…я пойду? – Ольсена воодушевили слова Персиваля. Он торопился предстать в новой деятельности и с удвоенной энергией приняться за работу.
-Ступайте, - согласился Персиваль. – Удачи.
Лагот беспомощно взглянул на Персиваля и, чувствуя себя тонкой веткой, увлекаемой бурным потоком, повиновался Ольсену и пошёл за ним.
Персиваль же сам вошёл теперь к Арахне и закрыл дверь на ключ. Она не удивилась и не отреагировала.
-Опять пьёшь? – Персиваль разочарованно вздохнул. – Ты и без того непонятно что из себя представляешь, хочешь теперь вообще потерять всякий облик?
-Отвали, - попросила Арахна, но кубок от себя отставила. Ей не хватало человека, который мог бы так сказать, проявить такую заботу о ней. Персиваль стал таким человеком в эту минуту.
Персиваль сделал вид, что не заметил отстранения кубка.
--Я к тебе, Арахна, с дурными вестями.
-Догадываюсь.
Персиваль мог пролезть туда, куда не могла пролезть она незамеченной. Шпионаж, подкуп и слухи, которые становились чужими инструментами в руках Арахны, Персивалю были родны.
-Граф Сонор будет казнён. Король подписал приказ.
12.
Граф Сонор не мог понять своего заточения. То есть, как человек, не лишённый логики, обладающий историческим и философским познанием, он понимал, что был всего лишь опасен трону и какое-то происшествие, какое-то дело спровоцировало его арест, сделало его удобным для короля Мираса, да будут дни его долги.
Но человеческая натура слаба. Граф Сонор бунтовал. Он не был готов признать за собой безмолвную вину, а открытых, чётких обвинений против него ещё никто не выдвинул. Уже само это было очень странно, и заставляло невольно задуматься о том, что для графа Сонора уже не существует иного исхода, поскольку расплывчатое обвинение, сделанное наспех, угодливое, всегда неминуемо ведёт к одному итогу: к смерти.
Граф Сонор хотел бы пережить самые отвратительные допросы, аудиенцию с королём, с дознавателями, что не бывают бывшими, но переживать отчуждённое заточение, чувствуя себя совершенно забытым, оказался не готов. Эта клетка, эта неизвестность и отсутствие обвинения пугали его, пугали очень даже по-человечески, и граф Сонор принялся вспоминать даже забытые уже давным-давно молитвы к Луалу и Девяти Рыцарям Его. Он редко молился сам, осознанно, и, когда появился выбор, вообще перестал участвовать в религиозном поклонении, однако, теперь, оказавшись в странном, подвешенном состоянии, оказалось, что слова молитв ещё им не забыты.