дина прокурора для... - Кого? - переспросил надзиратель, водя пальцем по списку. - Чалинского, - с некоторым вызовом ответил Кровец. - Есть такой, - отметил надзиратель. - Лично? Кровец уверенно кивнул. - Ну, тогда... И его пропустили. Однако, заходя уже в коридор, ведущий к камерам, услышал Кровец обрывок фразы: «...в первый раз такое... надо бы проверить...» И понял, что с рук ему этот визит не сойдёт. Но всё же решил идти до конца. - Чалинский! - позвал он, прислонившись к двери и приложившись лицом к забранному решёткой дверному окошечку. В полутьме камеры что-то заворочалось. «Слышит меня, слышит» удовлетворённо отметил Кровец. - Слушай внимательно, политический... Твой срок выходит, дня три осталось, не больше. Шея твоя... Тьфу, не о том! Ты это... Давай срочно прошение пиши. Срочно требуй перо и бумагу. Прямо на имя императора. У него... Кровец на мгновение зажмурился и отчаянно соврал. - День рождения скоро! Всем политическим прощение будет, я своими ушами слышал. Клянусь! Пока прошение по инстанциям ходить будет, тебя казнить не посмеют. Ты из видных, твоё дело у прокурора под личным надзором. Ежели такой да к самому императору с прошением о милости - казнить не посмеют. До самого высшего решения! Слышь, чего говорю? В глубине камеры воцарилась тишина... «Проняло?» ...почти мгновенно сменившаяся сипением, хрипом, а потом - отрывистым воплем, перешедшим в отборную ругань. - Провокатор! - покрыл его незнакомым, но явно обидным словом приговорённый. - Мерзавец! Иуда! Кто тебя подослал? Кто надоумил? Сломать меня хотите перед казнью? Чтобы я опозорил, запятнал себя в последние дни своей жизни, ползая на брюхе перед тираном? Умоляя о милости? Не выйдет! Отродье тюремное! Вампир! Брут не будет просить сатрапа о милости, так и передай своим хозяевам. Битва за грядущую свободу начнётся с того, что!.. «Балда» резюмировал Кровец. Чалинский же, зайдясь в истерике, выдвинулся из глубины камеры к двери, и стал яростно плевать в серое пятно окошка. Отражаясь от кирпичных стен, запрягало, заметалось по коридору барабанящее и цокающее эхо. На крик узника сбегались надзиратели. «Как есть балда, дубина этакая!» с горечью подумал Кровец. И побрёл к выходу, отчётливо понимая, что без последствий этот визит не пройдёт. Последствия пришли с некоторым запозданием. Через четыре дня. На казнь привели Чалинского. Господин революционер был успокоен, умыт и переодет в чистое. От исповеди он отказался, но в целом вёл себя тихо и пристойно. Ганушка и Липован привязали его к доске и задвинули, как полагается, шеей под нож. Да только вышел конфуз. Снова раздался пугавший уже Кровца скрип (особенно длинный и противный на этот раз), от держателя отлетела проржавевшая защёлка, и перешедший было в падение нож сначала повис на натянувшейся верёвке, а потом, перекосившись, застрял в разбухших от постоянной влажности деревянных направляющих. Заметавшийся возле помирающей гильотины Ганнушкв завопил: «да это мы исправим!» И, подпрыгнув, всей своей дурной силищей надавил на лезвие. - Остановись, дурень, - только и успел сказать Кровец. Сказать тихо, как будто самому себе. Тут уж скрипа не было. Раздался треск, грохот - и вся верхняя часть гильтины, с ножом, направляющими, защёлкой и держателями рухнула на пол. В остолбенении, стылом молчании и подступающем горе смотрел тюремный народ на обратившуюся в руины кормилицу. И лишь минуты через две раздался тихий плач. Это рыдал выбитый событиями из колеи странно выживший бунтовщик Чалинский. - Сушить надо было вовремя, - сказал Липован. - Каждый раз... От сырости это! И, покачав головой, повторил убеждённо: - От сырости! - Невероятно! До меня и раньше доходили слухи!.. В тот же день Кровец был вызван к господину начальнику тюрьмы. Господин Дигхоф был взъерошен, красноглаз и ходил из угла в угол строго по одной линии, нехорошо поигрывая тростью. - Как вы могли, Кровец? Как?! Палач пожал плечами и, постаравшись придать голосу надлежащую уверенность, ответил: - Я как лучше хотел. Чтобы всем лучше... Дальнейшие объяснения были прерваны криком: - Молчать!! Дихгоф, остановившись на миг, топнул ногой и кончиком трости ударили по краю стола. - Не смейте так говорить! Вы... И - снова в путь. От угла к углу. «Вот мельтешит» подумал Кровец. - Революционеры тоже говорят, что хотят как лучше. Для всех! У них научились, Кровец? У них? О, эта всепроникающая революционная зараза! Эта тюрьма - лепрозорий. И заражаются, похоже, даже те, кто должен был бы отсекать заразу от общества, а не беречь её от целительной экзекуции. До меня и раньше доходили слухи о вашем неподобающем поведении, Кровец. Но я, по природной доброте и доверчивости своей, не придавал им значения. Я не мог им поверить! Не мог и представить, что палач, кристально честный служака с безупречной доселе репутацией, предав императора и изменив своему долгу, пойдёт на сговор с преступниками будет всеми силами ограждать их от заслуженного наказания. Более того... Дихгоф подбежал к столу и, грохнув ящиком, высыпал целую пачку густо исписанных листов. - Вот сколько людей успели вас изобличить, Кровец! Вот... Он затряс листком. - Показания вашего сообщника Гонты! Его преступные разговоры были услышаны честными людьми и доведены до моего сведения. Я медлил, не хватало лишь одного звена. И этим звеном явилось сегодняшнее происшествие. Да! Гонту сегодня же припёрли к стенке, и он сразу дал показания. Мерзавец неграмотен, но с его слов записано всё верно. О чём и свидетельствует крестик в правом нижнем углу. А вот... Он выхватил ещё один лист. - Письменный протест Чалинского. Накануне казни он обвинил нас в том, что мы, якобы, подсылаем к нему негодяев, которые уговаривают его припасть к ногам императора и просить о милости. С целью отсрочить казнь! «Как есть балда этот революционер» окончательно убедился Кровец. - Судя по показаниям надзирателей... Дихгоф затряс целой пачкой листков. - ...этот негодяй - вы. Вы, Кровец! Не смейте оправдываться! Я не поверю ни одному вашему слову! Вы сознательно и коварно пытались внести сумятицу в отлаженную мной работу тюрьмы, вы пытались изнутри подточить и разрушить здание правосудия. Но за вами следили, Кровец, и, почувствовав, что расплата близка, вы решились на отчаянный шаг... Ошарашенный Кровец замахал руками и бросил отчаянное: - Неправда! Я люблю императора! Я люблю своё дело! Всегда... Господом Богом! Перекрестился, но жест этот на Дихгофа впечатления не произвёл. - ...вывел из строя орудие казни! О чём есть показания вашего помощника Ганнушки. Вас выведут на чистую воду, Кровец! Сейчас же вас возьмут под стражу и, уж поверьте мне, господину прокурору вы расскажет всё. А теперь... Он показал пальцем на дверь. - Ступайте прочь. Вам запрещено покидать тюрьму, так что - не далее двора. И не вздумайте натворить ещё что-нибудь, господин коварный бунтовщик! Считайте, что вы уже под следствием. На ногах неживых, с головой в тумане вышел в тюремный двор бывший палач. Посреди двора, окружённый надзирателями, стоял розовый и безмерно счастливый Чалинский и, заливаясь истерично-визгливым смехом, всё рассказывал и рассказывал служивым историю о своём счастливом спасении. - Он! - завопил Чалинский, показывая пальцем на подобравшегося ближе Кровца. - Вот спаситель, не шучу! Парадокс, господа! Палач - и вдруг спаситель! Каково это вам? Надзиратели, заметив Кровца, перестали улыбаться и, как-то все сразу и одновременно, задвигались в стороны, образуя мёртвое пространство. Кровец же, посопев немного, ухмыльнулся криво - и вдруг врезал Чалинскому со всей своей дурной деревенской силы. Несостоявшийся мученик революции упал на пыльный булыжник, и завопил пронзительно, закрыв быстро краснеющими пальцами лицо. А Кровец, отпихивая локтями хватающих его со всех сторон бывших сотоварищей, лупил и лупил сапогами завывавшего под ударами Чалинского, медленно и без всякой злобы приговаривая: - Наперекосяк у вас всё. И подохнуть нормально не можете. И подохнуть... Александр Уваров © 2012