Себастьян резко открыл глаза и сел. Уже в дверном проеме он увидел удаляющуюся фигуру Люмьера. Эрсан хотел было окликнуть его, но вдруг в голове появилась четкая мысль, что он должен молча следовать за ним. Эрсан выглянул из комнаты, наскоро одевшись, но Виктора нигде не было видно. Он осторожно проверил несколько комнат, подошел к входной двери и обнаружил, что та приоткрыта. Когда он вышел на прохладный ночной воздух, то, наконец, заметил своего любовника в конце улицы. Тот выглядел столь призрачно в неясном свете луны. Себастьян постарался приблизиться к нему, ускорив шаг, но Виктор лишь начал двигаться от него. На секунду Себастьян замер, а затем перешел на бег. Он ничего не понимал.
Это продолжалось недолго. Он вел его своими дорогами, известными лишь тому, кто когда-то жил в этом городе. Они двигались переулками по спящему городу, огибая большие проспекты, обойдя Собор Руанской Богоматери, в сторону кладбища Монюманталь. Когда они оказались на месте спустя полчаса, Виктор замер у самой входной калитки, ожидая Себастьяна. Он прекрасно понимал, что тот последует за ним, и остался ждать. Люмьер не стал от него отдаляться, а просто был на месте, освещаемый луной с одной стороны, и объятый ночью с другой. Когда возлюбленный подошел, Люмьер ступил на кладбище, неспешно поднимаясь по пригорку по брусчатке.
Воздух был влажный, а тишина густой и небо едва не совершенно чистым. Тучи, накрывавшие город часами, двинулись на юг. Теперь о дожде напоминал лишь блеск тротуаров, капли на надгробиях и лицах плачущих ангелов.
Минут десять, которые казались поистине бесконечными, ведь время после полуночи замирало и вплоть до самого рассвета все погружалось в сон, он вел его до особого места, медленно и спокойно, никуда не спеша. Здесь не было места суете. Остановившись у высокого склепа с калиткой, где наверху был барельеф с фамилией, он вставил ключ в скважину. Когда-нибудь это место должно было стать усыпальницей, но пока было домом лишь для одного.
— Четверть века, — голос Люмьера был не громче тишины, — в одиночестве. В безмолвии и холоде.
Распахнув калитку, Виктор вошел внутрь.
— Четверть века я ждал этого, — чуть слышно проговорил Эрсан.
Его мысли вновь обратились к тому единственному вечеру, когда он увидел Ива Люмьера. Он помнил все в мельчайших деталях — запахи, шум чужих голосов, случайно брошенные фразы. Столько лет он мечтал оказаться у его могилы, но едва ли мог отважиться на этот шаг. Он боялся, что как только увидит памятник, как только ступит на кладбищенскую землю, все закончится. Но сейчас, находясь бок о бок с живым воплощением Ива, он больше не испытывал страха.
Внутри, пусть и было очень темно, можно было разглядеть аккуратную каменную плиту на постаменте. Виктор подошел к ней, огладив руками. В паре шагов у одной из стен на небольшом крючке висела небольшая керосиновая лампа. Люмьер подошел к ней, чтобы зажечь, и через пару мгновений мягкий теплый свет рассеял густую тьму. Он вернулся обратно, становясь с левой стороны, внимательно смотря на Себастьяна. Люмьер был в одних брюках и рубашке, несмотря на март, а на губах играла легкая усмешка. Виктор подошел ближе и встал, прислоняясь спиной к Себастьяну, притираясь к его паху и, взяв его руку в свою, прижал к собственному.
— Ожидание должно быть вознаграждено.
Эрсан тронул Люмьера за плечо, протянув руку, а затем развернул его лицом к себе. Он огладил его и улыбнулся. Это лицо свело его с ума много лет назад, и вот теперь, наконец, Себастьян находился подле него. Он чувствовал, что связь между ними особенно сильна в то мгновение. Он притянул к себе Виктора, а вернее Ива, чтобы глубоко и чувственно поцеловать. А затем принялся расстегивать пуговицы его рубашки. Все в ту минуту было священно. Виктор ответил ему не менее чувственно, но при этом сам стал вести в поцелуе. Он направлял Себастьяна, заставлял его отвечать на поцелуй, мягко кусал его язык и губы, одновременно с этим расстегивая его брюки.
Когда холодный воздух коснулся груди, Люмьер разорвал поцелуй и, не без помощи Эрсана, сел на плиту, отклоняясь назад, обнимая его за бедра и утягивая за собой. В теплом свете лампы он казался чуть более живым, более настоящим. Хотя все вокруг едва ли казалось реальностью. Эрсан целовал каждый обнаженный участок его тела, словно видел впервые. Его руки ласкали бледную кожу, под которой отчетливо проступали натренированные долгими годами упорной работы мышцы. Но думал он в этот момент вовсе не о Викторе. Даже если бы он хотел, он не смог бы думать о нем, ведь они находились в святая святых — месте, где покоился его возлюбленный и где Себастьян наконец-то ощутил себя так, как в первую и единственную встречу с Ивом. Полностью живым. Да, он чувствовал себя по-настоящему живым и вкладывал в каждое движение, в каждый поцелуй столько нежности и страсти, сколько было в нем.
Виктор изгибался на каменной плите, то касаясь, то отрывая лопатки, подаваясь навстречу каждому горячему поцелую, каждой чувственной ласке. Он вскинул одну ногу и оперся на плечо Себастьяна, а после огладил его крепкую спину. Одной рукой он оглаживал свою плоть, а второй зарывался пальцами в волосы любовника. Он не чувствовал холод, а думал лишь о том, чтобы принадлежать Эрсану целиком и полностью. Там, где правила Смерть, он чувствовал себя частью эфемерного, потустороннего и всесильного. Люмьер остановил его поцелуи всего лишь одним движением руки — огладил подернутую щетиной щеку, а потом отвел другую ногу, раскрываясь больше, приглашая им овладеть.
Когда Эрсан осознал, что терпение его небезгранично, что желание подобно бьющемуся о скалы шторму, который в любой момент мог его уничтожить, испепелить изнутри, Себастьян, не медля ни секунды, сделал то, о чем мечтал двадцать пять лет — оказался внутри возлюбленного, чувствуя жар его тела, силу его рук и ответное желание, что все эти годы было сокрыто в глубине его души. Ощущая под собой живого Ива, Эрсан переставал мыслить, отдаваясь этому моменту, самому невозможному и немыслимому. Ему словно вновь было семнадцать, а Ив Люмьер стонал под ним, широко разведя ноги и принимая его, шепча в губы его имя.
«Вам стоит быть осторожнее…»
«Я всегда осторожен…»
Но Себастьян не был осторожен. Равно как и его любовник. Они вели партию на границе со Смертью и побеждали. Ив Люмьер был жив, в этом моменте, возлюбленный в грехе, в прелюбодеянии, в священном любострастии. Не было ни тьмы, ни холода, ни одиночества. Лишь чистая и ни с чем не сравнимая, горячая страсть, что брала свое начало из скрываемой и выстраданной любви семнадцатилетнего юноши, который ждал, и чье ожидание было вознаграждено.
Первые лучи солнца озарили уютную спальню Виктора. Птицы уже давно проснулись и теперь заливистой песней оповещали жителей Руана о начале нового дня. Себастьян резко открыл глаза. Как он здесь очутился? Он не помнил. Ведь еще совсем недавно он был вместе с Виктором на кладбище, предаваясь страсти в склепе Ива Люмьера. Все было таким реальным и волнующим. Неужели то был только сон? Он повернулся на бок и посмотрел на мирно спящего Люмьера. Ничто в его виде не говорило о ночном путешествии. Себастьян сел на кровати и сделал глубокий вдох, а потом приказал себе успокоиться, однако, бросив взгляд на свои руки, он заметил дрожь. Разве могло это быть лишь сном?
Виктор во сне закашлялся, а потом повернулся на другой бок. Люмьер проснулся через полчаса после Себастьяна и зашелся в кашле. Горло беспощадно саднило, но он понадеялся, что это пройдет. Он улыбнулся Себастьяну и сказал:
— Доброе утро. Нет и восьми, ты что-то рано для выходного дня. — Заметив бледность Эрсана, он удивился и спросил: — Ты хорошо себя чувствуешь? — Но после этого Виктор сам закашлялся, отвернувшись.
— Я в порядке, — глухо отозвался Себастьян, проводя ладонью по его волосам. — Мне приснился такой необычный сон.