Иногда, оставаясь на пляже в одиночестве, Венсан чувствовал странные чувства по отношению к Виктору. Его переполняла не то страсть, сколько непонятное ему теперь желание. Несколько дней он не предпринимал никаких попыток, ибо страх разгневать Виктора был силен, но однажды, это случилось поздно вечером, когда звезды светили ярко, а тишину нарушал лишь шум прибоя, он придвинулся ближе к Люмьеру и поцеловал его. Этот поцелуй был столь краток, столь мимолетен, что тот едва ли его почувствовал, но для Венсана этот поцелуй был словно дуновением прошлого. На мгновение он вспомнил, каким он был прежде, и эти воспоминания отразились в его душе щемящей болью.
Де ла Круа отстранился. На его глазах выступили слезы, но он быстро вытер их тыльной стороной ладони. Виктору это бы не понравилось. Чуть успокоившись, он вновь приблизился к Люмьеру и осторожно провел кончиками пальцев по его обнаженной груди. Виктор открыл глаза и повернул голову, смотря на Венсана. Он молчал и наблюдал за тем, что делал де ла Круа. К Виктору давно никто не прикасался. Даже он сам. Точнее, вся его сексуальная жизнь закончилась ещё три года назад и больше не начиналась. Ему было тяжело преодолеть этот мысленный барьер, что ему можно заниматься с кем-то сексом, если тело этого хочет. Хотя, если начистоту, то тело не особенно хотело. Но прикосновение Венсана было приятным, даже неожиданно. Можно ли было заниматься сексом с тем, кто убил того, кого ты любил? Он часто думал об этом. Но уже ничего нельзя было вернуть, а двигаться дальше как-то необходимо, да и кто назовёт что-то подобное грехом, когда всю свою теперешнюю реальность ты посвятил делам покойного возлюбленного и попыткам вернуть себе обычную и понятную жизнь. Люмьер поднял руку и прикоснулся к щеке Венсана пальцами. Он смотрел, в его глазах отражался свет луны. Венсан коснулся его руки губами, чувствуя себя опьяненным и счастливым одновременно. Он чувствовал радость от того, что Виктор не разозлился на него, но теперь новый страх охватил его. Он смутно понимал, что должно последовать дальше.
Виктору было сложно вновь воспринимать себя не как мужчину, а как мужчину, у которого есть желание, чтобы его хотя бы коснулись. Его плоти, его кожи, его губ. Он даже забыл, как это — целовать кого-то. Ощущая себя словно бы в свои семнадцать лет, когда он толком не понимал, что такое иметь настоящее чувственное влечение, хотеть чего-то даже самого целомудренного, он пытался осознать, хотел ли чего-то подобного и стоило ли это делать. Всё было очень сложно и просто одновременно. Он боялся, но чего конкретно — осуждения того, кого уже нет в живых, или же собственных мучений совести — неизвестно. Венсан придвинулся совсем близко к Виктору. Его узкая рука легла ему на грудь, и теперь его движения были более уверенными и осознанными.
— Я не хочу причинить тебе боль, — прошептал Венсан, чувствуя, как отчего-то его губы пересохли. Он облизнул их и посмотрел прямо на Виктора. Обычно он избегал прямого зрительного контакта. Это его пугало.
Виктор видел, что это был тот Венсан, который был в самом начале их знакомства. Точнее, совсем другой, даже куда более чистый и бескорыстный, как ребёнок, которому хотелось чего-то необычного и словно бы запретного. А Люмьер уже не был тем, кто был весной 1875-го года. Не был юношей с циничными высказываниями, не был и страстным любовником. Он был спокоен и тих, и это безветрие пришло к нему после страшного шторма, после которого он, как ему показалось, все-таки смог прийти в себя и начать жить.
— Тогда не причиняй её, Венсан. Все просто.
— Я могу тебя поцеловать? — прошептал маркиз, все еще не отводя взгляда.
— Можешь.
Венсан крепко зажмурился и прильнул к его губам. Этот второй поцелуй был дольше первого, но вышел каким-то неумелым и нелепым. Если бы не тьма вокруг, Виктор бы увидел как густо тот покраснел.
Почему человека, несмотря ни на что, тянет к удовлетворения плотских потребностей? Можно ли было считать это чем-то не физическим, а психологическим? Виктор много раз принимался за этот вопрос, рассуждал и искал ответ. Почему человек полигамен и полиаморен? Почему, даже потеряв своего самого близкого и самого лучшего, самого важного, он все равно вновь начинает испытывать чувства, которые, как иногда ему кажется, он не может больше испытывать? Если для женщины и мужчины, что предпочитают противоположный пол, это было куда более естественно, то почему мужчина, который всей душой тяготеет к мужчинам, равно как и телом, это также присуще?
Виктор ответил на поцелуй с должной целомудренностью и даже скромностью. Все ещё пытаясь анализировать свои ощущения, он спросил:
— Тебе действительно этого хочется?
— Да, — робко ответил Венсан, наконец пряча глаза. Он почувствовал, как его бросило в жар, и с усилием сжал свободную руку в кулак, которым оборонялся перед невидимыми врагами.
— Тогда делай, что тебе хочется.
Виктор дал ему волю, но не дал ее себе. Если бы он начал думать о том, чтобы что-то себе разрешить, это бы закончилось ничем. Был ли это эксперимент над самим собой? Возможно.
Венсан почувствовал, как горяча плоть Виктора под его пальцами, и скорее инстинктивно, чем осознанно, начал водить рукой по ней. Он чувствовал, как у него самого пылают щеки, но в этот самый момент это было неважно. Его движения участились, робость исчезла и он начал отдаваться своему занятию со всей страстью и нежностью, скопившимися в нем за эти долгие годы бездействия. Страх ушел, и теперь де ла Круа смотрел на Виктора глазами, полными любви и обожания.
Люмьер и сам удивился тому, что его тело отозвалось на ласку достаточно быстро, даже болезненно остро. Сам он гладил Венсана по волосам и смотрел в его лицо, в его глаза. Ощущение чужой теплой ладони на члене, мягкие движения по чувствительной коже, отзывались легкими и приятными импульсами в груди и внизу живота. Его дыхание становилось чаще, чем дальше заходил Венсан. Наконец, когда Люмьер достиг пика, Венсан убрал руку и чуть отстранился. Отчего-то вместо удовлетворения, он ощущал вину, и это чувство было настолько сильным, что едва ли не душило его.
— Я… я не сделал тебе больно? — чуть заикаясь произнес он.
— Нет, не сделал.
Венсан не смог сдержать улыбки. Впервые за долгое время он чувствовал себя хорошо.
После того случая, Венсан чувствовал себя хорошо на протяжении недели. Его практически не мучали голоса и жуткие видения. Впервые за долгое время он ел с аппетитом и даже поддерживал беседу, когда это требовалось. Если Виктор раньше мог только догадываться о том, насколько обширны знания Венсана об Италии, то теперь он мог в этом убедиться. Маркиз водил его по местам, недоступным для обычных туристов. Он останавливался у каждой колонны, каждого обломка статуи и начинал свой рассказ, полный удивительных деталей. Его речь, которая в последнее время была отрывистой и спутанной, в эти моменты становилась плавной и складной. Казалось, он буквально оживал в эти моменты и заставлял Виктора жить вместе с ним.
Однако к моменту, когда они добрались до Неаполя, Венсан вновь стал замыкаться в себе. Его пугал шум улиц и, хоть он и боялся высказать свое желание в слух, он больше всего на свете мечтал вернуться домой в Тоскану. Он больше не рисовал. Хотя, должно признать, рисунков, сделанных им за время путешествия, хватило бы на большой красочный альбом. Боясь разгневать Виктора, он послушно ходил за ним по пятам, но почти ничего не говорил и часто начинал плакать без видимой причины. Де ла Круа сам не мог объяснить своего поведения. Он чувствовал себя потерянным и уязвимым. Периодически, крепко задумавшись о чем-то своем, он застывал в неестественной позе на несколько часов и ничто не могло привести его в чувства, а после, стыдливо смотря на Виктора, он пытался объяснить, что видел и что чувствовал в эти моменты. Люмьер ничего не требовал от него, но слушал его так внимательно, что постепенно Венсан вновь обрел уверенность и подобие равновесия.