Не считая этого инцидента, переезд завершился, ко всеобщему удовольствию и радости, Саиду Предоставили право распоряжаться пакетиками арахиса и бутылками «Мартини» и «Рикара», которые обнаружились под штабелем коробок, каратист включил радиолу, и я подарил всем по радиобудильнику, все равно у меня их было два ящика, а продать — без мазы, такие водились в каждом дешевом мотельчике. Вся честная компания сгрудилась у бара, теперь угощал я, Саид выставлял на стойку бокалы с «Мартини». Жиль напился в дупель и принялся швырять в воздух орешки, они сыпались дождем, а Саид, глядя на всеобщее веселье, сказал: ну все, похоже, на этот раз ты сваливаешь с концами. Я мог послать его куда подальше, и вообще-то было за что, но, с другой стороны, мы и правда были знакомы сто лет и всегда так или иначе понимали друг друга.
Ладно тебе, Саид, здесь слишком стремно, а мне надо расширяться, теперь у меня свое дело, нормальный офис, не могу я здесь оставаться, это незаконно.
Саид налил себе водки, что случалось нечасто.
— Незаконно…
Он смотрел в зал; пьяницы успели так надраться, что нестройное пение, иногда прерывающее разговоры, было похоже на еле слышное нытье: они то завывали, то вдруг замолкали, словно хор грешников, бредущих к адскому котлу, — «братцы, кому из нас такое пришло бы в голову»; многие уже храпели за столиками, а каратист пытался вступить со мной в беседу: большое спасибо за это самое, за радио. За радио, да… Эти люди годами находили утешение в алкоголе, мечтая лишь об одном — как бы заполучить стопку с утра и не расставаться с ней до вечера.
— Ну, думаю, дело-то совсем в другом.
Он снова мне налил, у меня в глазах тоже начинало двоиться.
— Думаю, ты просто нас стыдишься, потому и смываешься.
Я почувствовал, что залился краской без всякой причины; конечно, мне хотелось отсюда съехать, это правда, но стыд тут ни при чем.
— Ты ошибаешься, — сказал я, — это не так.
Он тряхнул головой и залпом выпил коктейль — водка пополам с цитрусовым соком: за твой успех, дружище! За успех «Экстрамиль»! — подхватил каратист, а за ним и остальные «патрульные». Я поднял бокал в воздух, все стали неразборчиво выкрикивать какие-то слова, Саид обошел кафе и опустил металлические жалюзи.
— Хочешь, я тебя сильно насмешу? — спросил я подошедшего Жиля. — Тот псих, который тебя мутузил, я его знаю.
— Ты его знаешь?
Я был уже абсолютно пьян.
— Это внук старой вонючки.
Медленно, но верно информация проникала в его мозг, и он осознал смысл сказанного.
— Твоей соседки?
У него было такое лицо, что меня стал разбирать смех, его тоже; так это та чокнутая, которая шпионила, когда мы проносили туда-сюда товар? Я рассказал про разборку насчет душа: она боится, что дом взорвется. Между прочим, заметил Саид, зная, кто устанавливал колонку, я ее понимаю, — и тут мы оба чуть живот не надорвали от смеха. У меня идея, объявил Жиль, нужно напугать ее до смерти. Я вышел за ним на улицу — прямо два школьника на каникулах, — он достал из грузовика небольшую бутылочку в порванном пакетике, это суперклей, бормотал он, суперклей. На лестнице было темно и так тихо, что мы слышали эхо собственных шагов. Закупорим ей замок, — он приложил палец к губам и приступил к работе, — если измажешь руки, пиши пропало, зверская штука. Клей никак не хотел выжиматься, пришлось проткнуть тюбик булавкой; закончив, Жиль прислушался, спит ли старушонка, но из квартиры не доносилось ни звука. В полной темноте на меня напал идиотский смех. А теперь смотри, и Жиль стал барабанить в дверь, как ненормальный: эй, бабулька, ты там спишь, он колотил изо всех сил, пока под дверью не появилась узкая полоска света; шухер, заорал он, пожар, мамаша, алкаши устроили пожар, в доме газ, сейчас все взорвется, — и мы на всех парах помчались вниз.