- Смотри, очухался, - раздался сверху громкий голос, заставивший Караваева сморщиться. – Вколи ему первую порцию, до утра проспит, а там посмотрим.
Укол в плечо сквозь зимнюю куртку был болезненным, огненный шторм обжег плечо, прокатился по телу и, поднявшись, ударил в голову. Караваев, толком не пришедший в себя, снова застонал и вырубился. Теряя сознание, он лишь успел запоздало понять, что эти парни охотились именно на него, окружили конкретно и грамотно. «У важного чела к тебе конкретный разговор» - уж не у Алхимика ли? Он попался, как обычный лох.
Бессознательность тоже была болезненной, ее наполняли невообразимые звуки. Валентину казалось, что вокруг него постоянно что-то гремит, шуршит и ухает. От шума пульсировало под черепной коробкой и хотелось орать во весь голос, умоляя прекратить пытку. Но орать не получалось. Рот был забит кляпом, а руки связаны.
Во всполохах адского огня мерещилось сморщенное лицо Гургэмы, которая грозила пальцем: «Ехать никуда не надоть, токма когда сами отвезут! Но ты сильнай, выдюжишь»
«Хорошо, если выдержу и не загнусь», - с болезненной тоской страдал Караваев.
А тут еще и призрачный шаман вихрем крутился вокруг него, выплывая из тьмы, колотил в огромный бубен, и мрак дымился, завивался кольцами вокруг его долговязой фигуры. Вале мнилось, что вот-вот его унесет порывом всеобъемлющих вибраций. От их первобытного безудержного грома темнота хоть и редела, но не развеивалась полностью. Караваев боялся шамана – он пугал его резкими движениями, извивался, сгибался и корчился, на лице у него болтались странные шнурки и ленты, а голову венчала рогатая шапка. Шаман был дик и экзотичен и напоминал демона, вырвавшегося из преисподней. Валя совершенно не понимал, чего тот хочет – помочь ему, спасти или наоборот - отправить к праотцам.
Фантастическое мельтешение в курящемся мраке продолжалось долго. Но постепенно боль в затылке отпускала, темнота превратилась в сумерки, сумерки перетекли в предрассветную хмарь, и больная ночь истончилась, посветлела. Валентин вдруг понял, что он вот-вот проснется, встанет на ноги и пойдёт к свету… нет, не пойдет – полетит!
«Тебе на крышу надоть, на крышу», - сказала Гургэма.
Валентин рванулся вверх, где по его представлениям располагалась крыша, но крыши не было. Его встретило звездное небо. Среди бескрайней черноты качались мохнатые шары звезд, летела комета с широким прозрачным хвостом, и закручивались спиралями туманности. Парить в космической бездне было легко и приятно. И он бы парил, но тут неугомонный шаман снова ударил колотушкой, бубен загудел, как похоронный набат, и тело Караваева потеряло легкость. Оно задеревенело, мышцы откликнулись свежей болью, и он с протяжным мычанием камнем полетел вниз.
«Ты в огне родилси, огонь тебя не тронет, - заявила Гургэма. – Все будет хорошо!»
Но хорошо никак не становилось. И огня все не было, был только холод – мертвецкий, удушающий. От холода Караваев и очнулся.
Он лежал в помещении. Было сыро. Светила тусклая лампочка, забранная в металлическую сетку. Пахло землей, пылью и плесенью. Над головой изгибались кирпичные своды. Чуть в отдалении неторопливо капала вода.
Валя с усилием сел, морщась и оглядываясь. Во рту у него действительно был кляп, но руки были связаны спереди, точней - перетянуты кабельной стяжкой, что используют для компановки проводов. «Тоже мне, электрики!» - зло подумал он. Видимо, напавшие использовали то, что оказалось под рукой, либо… это были люди из частной службы безопасности. Почему-то именно последние очень любили превращать одноразовые хомуты в наручники. Дешево и сердито. Во всяком случае, так было у них в Иркутске.
Кое-как размяв затекшие пальцы, он уцепился за конец тряпки, торчащей изо рта, и потянул. Со второго раза кляп вышел и упал на колени. Им оказался его же собственный платок.
- Эй! – хрипло крикнул он. И закашлялся.
Пол был грязный, на нем кто-то набросал свежего лапника и застелил его старыми сетчатыми мешками, в которых селяне обычно перевозят картошку. На этом импровизированном ложе его и оставили. У стены, с которой штукатурка сползала волнами, стояли прислоненные доски (старые, гнилые) и перекошенные козлы для распилки дров. В углу громоздились помятые канистры и погнутые алюминиевые баки. Бока последних белели пятнами от краски (может, там вилась надпись?), а дно закоптилось. Крышки валялись рядом.
- Эй, есть кто-нибудь? – снова позвал Караваев.
Капающая вода раздражала. Голова болела. Валя вспомнил, как в самом начале его вырубили, огрев по затылку. Пошевелившись, он вдруг понял, что голову охватывает повязка, а не шапка - уж слишком давила на виски и уши. Однако дотянуться до нее и ощупать не было возможности, мышцы не слушались, мешали одежда и импровизированные кандалы. Но тот факт, что ему оказали медицинскую помощь, обнадеживал.