Его официальная биография считается сильно искаженной и приукрашенной. Доподлинно известно, что родился Миней Губельман в Чите, был одним из десяти детей в семье ссыльного. Девяти лет от роду Миня поступил учеником в переплётную мастерскую. Всё его образование – три года в городском училище. Сдав экстерном экзамен за четвертый класс гимназии, он покончил с учёбой. Как Губельман при этом умудрился хорошо знать более десяти языков, остаётся только гадать. С юных лет его влекла флора Забайкалья. На этой почве у Минея завязалась переписка с Венским ботаническим садом. Отчёты о каждом новом растении, которое ему удавалось найти, Губельман посылал в Российскую академию наук. Так, сочетая увлечения ботаникой и политикой, дожил Миней Губельман до двадцати лет. В один год сдал экзамен на помощника аптекаря и вступил в РСДРП. Возглавлял социал-демократические кружки, служил в армии, где вёл пропаганду среди солдат. Увидел Париж и Берлин, вернулся в Читу корресподентом «Искры». Создал подпольную типографию, печатал листовки. Далее – революционная деятельность, аресты, ссылки, женитьба, рождение дочери и четыре спокойных года в Якутске. Ярославский заведовал метеостанцией и краеведческим музеем, научился делать чучела. Мог бы закончить свои дни тихим интеллигентом, если бы не 1917-й год.
Энциклопедия сообщает: в дни Октябрьской революции Емельян Ярославский был членом Московского партийного центра по руководству вооружённым восстанием. Во время битвы с юнкерами действительно находился в Кремле. Ранним утром 26 октября 1917 года Ярославский вошёл в Кремль во главе роты революционного 193-го полка. Московский ВРК поручил ему взять винтовки для Красной гвардии. Для вывоза оружия в Кремль прибыли три грузовика. Часам к 10 утра они были уже загружены винтовками и боеприпасами. Однако доставить груз по назначению не удалось. Кремль окружили восставшие юнкера, и пробиваться сквозь кольцо Емельян не решился. Солдаты требовали от него немедленно арестовать находившегося в Кремле командующего Московским военным округом полковника Рябцева. Численное преимущество было на стороне большевиков. Однако Ярославский приказал уходить из Кремля. Часть солдат отказалась подчиняться. Те, кто уходил, слышали выстрелы за плечами – это убивали их товарищей. Полвека спустя в редакции журнала «Вопросы истории» оставшиеся в живых свидетели переговоров Ярославского и Рябцева с возмущением вспоминали поступок своего командира. По их мнению, лишь благодаря трусости «товарища Емельяна» полковник смог организовать сопротивление. В результате кровопролитные бои в Москве длились десять дней.
Автографы Ярославского, как председателя антирелигиозной комиссии) стояли на списках идеологически вредных книг, изымавшихся из библиотек для уничтожения или передачи в спецхраны. В категорию запрещённых авторов вошли Платон, Кант, Ницше, Шопенгауэр, Жуковский, Толстой, Достоевский. Антирелигиозная комиссия выступила «против какой бы то ни было материальной или моральной поддержки со стороны государства певческих и музыкальных хоров, концертов и капелл духовного характера». Так запрещёнными к исполнению стали «Всенощная» Рахманинова, «Божественная Литургия» Чайковского и даже «Реквием» Моцарта. В опалу попали духовные сочинения Баха, Генделя и др. В музейные запасники отправились тысячи произведений отечественных и европейских мастеров, написанных на религиозный сюжет. Даже новогодняя елка как пережиток Рождества попала под запрет (он был отменён лишь в 1936 году). Идеологическим обоснованием всей этой запретительно-репрессивной деятельности стал пятитомник товарища Ярославского «Против религии и церкви». Критике главной книги христианства он посвятил самый знаменитый свой труд «Библия для верующих и неверующих».
К середине 30-х годов Емельян Ярославский достиг вершины благополучия. Роскошная квартира, огромная персональная дача с роялем и коврами, персональный "роллс-ройс". В свободное от идеологической борьбы время хозяин пишет натюрморты, по старинке набивает чучела и ухаживает за цветами, семена которых ему доставляют из-за границы.
Умирал он мучительно – от рака. Терял сознание, блевал кровью. Человек верующий мог счесть это наказанием Господним. Но Ярославский был материалистом, поэтому до последних дней продолжал писать статьи для «Правды». «Почему так мало заказываете?» – с обидой в голосе спрашивал он навещавших его газетных начальников. Партийная печать оставалась последней соломинкой, связывавшей его с жизнью.