— Да.
— Где покупаете еду?
— Езжу на велосипеде в Сальтарё.
— Это же далеко?
Эвелин пожала плечами:
— Не очень.
— Вы там знаете кого-нибудь, встречаетесь?
— Нет.
Комиссар смотрел на чистый юный лоб Эвелин.
— Вы не встречались там с Юсефом?
— Нет.
— Эвелин, послушайте меня. — Йона перешел на серьезный тон. — Ваш младший брат, Юсеф, сказал, что это он убил отца, мать и младшую сестру.
Эвелин уставилась в стол, ресницы задрожали. На бледном лице появился слабый румянец.
— Ему всего пятнадцать лет, — продолжал Йона.
Он смотрел на ее тонкие руки и расчесанные блестящие волосы, падавшие на хрупкие плечи.
— Почему вы верите его словам? О том, что он перебил свою семью?
— Что? — спросила она и подняла глаза.
— Мне показалось, что вы не сомневаетесь в его признании.
— Правда?
— Вы не удивились, когда я сказал, что он признался в убийстве. Или удивились?
— Удивилась.
Эвелин неподвижно сидела на стуле, замерзшая и усталая. Тревожная морщинка обозначилась между бровями на чистом лбу. Эвелин выглядела утомленной. Губы шевелились, словно она просила о чем-то или что-то шептала про себя.
— Его арестовали? — вдруг спросила она.
— Кого?
Девушка, не поднимая глаз и уставившись в стол, без выражения произнесла:
— Юсефа. Вы его арестовали?
— Вы боитесь его?
— Нет.
— Я подумал, что у вас было ружье, потому что вы боитесь брата.
— Я охотилась, — ответила Эвелин и посмотрела ему в глаза.
Йона подумал: в девушке есть что-то странное, нечто, чего он пока не может понять. Это не что-то обычное — вина, гнев или ненависть. Скорее некое чудовищное сопротивление. Он не должен поддаваться. С таким мощным защитным барьером комиссару сталкиваться еще не приходилось.
— На зайцев? — спросил он.
— Да.
— И как охота?
— Не особенно.
— А какой у зайчатины вкус?
— Сладковатый.
Йона вспомнил, как она стояла на холодном воздухе перед домом. Комиссар пытался представить себе, как все было.
Эрик Барк забрал ее ружье. Он нес его в руке, ружье было разломлено. Эвелин щурилась от солнца, глядя на Эрика. Высокая и стройная, с соломенно-русыми волосами, собранными в высокий тугой хвост. Серебристый стеганый жилет, вытертые джинсы с низким поясом, влажные кроссовки, сосны у нее за спиной, мох на земле, кусты брусники и растоптанный мухомор.
Внезапно комиссар понял, что не так в словах Эвелин. Ему уже приходило в голову, что где-то кроется несоответствие, но он отбросил эту мысль. Теперь несоответствие обозначилось яснее. Когда он беседовал с Эвелин в теткином доме, она неподвижно сидела на диване, зажав руки между колен. На полу у ее ног лежала фотография в мухоморной рамке. На фотографии была младшая сестра Эвелин. Она сидела между родителями, и солнечный свет отражался в ее больших очках.
На фотографии сестре года четыре, может быть, пять, подумал Йона. То есть фотография сделана не больше года назад.
Эвелин утверждает, что Юсеф не был в домике много лет, но во время сеанса мальчик описал эту фотографию.
Конечно, таких фотографий могло быть несколько, и не исключено, что две из них оказались в одинаковых рамках с мухоморным рисунком. Возможно даже, что одна и та же фотография бывала и в квартире, и в теткином доме. А может быть, Юсеф наведывался в теткин дом тайком от Эвелин.
Но, сказал себе комиссар, это может быть и несоответствием в рассказе Эвелин. Такая возможность тоже существует.
— Эвелин, — начал Йона, — я все думаю над тем, что вы рассказали час назад.
В дверь комнаты для допросов постучали. Эвелин испуганно напряглась. Йона поднялся и открыл. За дверью стоял главный прокурор Йенс Сванейельм. Прокурор вызвал Йону в коридор и объявил:
— Я ее отпускаю. Это все ерунда, у нас ничего нет. Незаконный допрос ее пятнадцатилетнего брата, который намекнул, что она…
Йенс замолчал, встретившись взглядом с Йоной.
— Ты что-то выяснил? — спросил он. — Или нет?
— Не имеет значения.
— Она врет?
— Не знаю, может быть…
Йенс в задумчивости потер подбородок.
— Дай ей бутерброд и чашку чая, — сказал он наконец. — У тебя есть час. Потом я решу, задерживать ее или нет.
— Не уверен, что это к чему-нибудь приведет.
— Но ты же попробуешь?
Йона поставил перед Эвелин бумажную тарелку, на которой были пластиковый стаканчик с английским чаем и бутерброд, сел на стул и сказал:
— Вы, наверное, проголодались.