В конце недели Рилли сняла бронзовую табличку, которой они когда-то так гордились, а Нелли было приказано не открывать никому дверь. Их жизни в Блумсбери пришел конец.
Рилли начала подыскивать им дешевые комнаты.
— Мы не можем позволить себе оставаться здесь, — сказала она, когда все собрались, и ее лицо, обычно такое веселое, на этот раз было мрачным.
Будущее рисовалось им в слишком темных тонах, думать о нем не хотелось, маячивший в перспективе работный дом казался им кошмаром. Бедность в глазах общества — то же преступление. Они видели нищих, и всегда подавали им полпенни, чтобы отвадить от себя неудачу. Женщины не знали, о чем думала Гвенлиам, — она большей частью молчала. Однако Гвенлиам внимательно за всем наблюдала, и Корделия невольно подумала: вспоминает ли ее дочь те слова, которые услышала от матери на пороге роскошного особняка на площади Гросвенор: «Мир разделен не просто на богатых и бедных, а на тех, кто пользуется уважением и нет, — это и есть главный барьер». Инспектор Риверс занимался расследованием нового дела (УБИЙСТВО В ОМНИБУСЕ НА КАМДЕН-ТАУН). Он приходил навещать их, когда позволяло время. Его предложение было в силе, но они больше не возвращались к этой теме. Он по-прежнему хотел бы разделить жизнь с Корделией и Гвенлиам, но ведь были еще миссис Спунс, Рилли и Регина. Корделия даже не рассказала им о своем разговоре с инспектором.
Месье Роланд приходил навещать их с Кливер-стрит.
— Я был у мальчика, — произнес он, и это было выражением необыкновенной доброты, потому что он не верил в вечную жизнь.
Погруженный в тяжелые размышления, он взглянул в лицо Гвенлиам, искаженное болью. Гвенлиам была внучатой племянницей мисс Хестер Престон.
— Поедем со мной в Кеннингтон, — сказал он, обращаясь к девушке. — Я привезу тебя вечером назад.
Услышав слова своего друга, женщины с облегчением вздохнули. Они верили в способности месье Роланда как целителя. Он сможет загипнотизировать ее и избавить от страданий.
И Корделия с Рилли оказались одни, впервые после прошедшего дознания.
— Рилли!
— Я знаю!
Они сидели в комнате с плотно задернутыми шторами. На потолке поблескивали стеклянные звезды, а в зеркалах отражалась голова мраморного Альфонсо. Эту комнату можно было бы закрыть на замок. Корделия оглянулась вокруг.
— Что же нам теперь делать?
— У нас нет выбора, Корди. Сначала надо избавиться от этого дома.
— Но куда же мы пойдем?
— На Элефант, — ответила Рилли. — Подберем что-нибудь на Кеннингтон-лейн.
Рилли была непреклонна и не хотела замечать испуганного выражения лица Корделии.
— Это один из самых дешевых районов Лондона, и месье Роланд всегда будет рядом.
— Но на Элефанте мы не сумеем найти достойную работу! Ты думаешь, там о нас никто не слышал? И Гвенлиам не сможет жить в таком месте. Нам нужна квартира, где можно было бы принимать клиентов. Как ты думаешь, о нас слышали в Шотландии?
— Сейчас «возможные трудности первой брачной ночи» у всех на устах, и именно из-за них мы приобрели дурную славу.
— Рилли, прекрати!
— Ты не хочешь посмотреть правде в глаза, Корди! По крайней мере, на Элефанте нам удастся скрыться от любопытных глаз.
— Но, может, надо сменить имена?
— Если ты думаешь, что это поможет, пожалуйста, меняй наши имена!
— Черт побери, Рилли! Откуда нам было знать, что дойдет до этого? Мы ведь думали, что помогаем всем этим молодым девушкам. Рилли, мы помогли им?
— Мы помогли им, Корди, и теперь пришло время забыть о прошлом.
— Я думала, что мы стали богатыми! Сколько еще мы протянем? Не надо было уезжать из подвальчика. Мы слишком вознеслись, забыли, кто мы и откуда.
Рилли прикусила губу.
— Дни нашей финансовой независимости, похоже, закончились, Корди. Тебе надо принять это как факт. Мы не сможем работать в Шотландии. Придется вернуться к мистеру Кеннету и просить дать нам хоть какую-нибудь работу.
— Играть старых леди в провинциальных театрах? Работать с мистером Трифоном?
— Я уже все сказала. У нас нет другого выбора. Если у актрисы скандальная репутация, ей это не вредит.
— А я думала, что мы избавлены от этого навсегда! Я считала, что мы в полной безопасности.
— Актриса не может рассчитывать на это, — изрекла Рилли, и в ее голосе, обычно таком бодром, прозвучала горечь. — Нам стоило об этом помнить.