Неужели аббат — человек именно такого склада?
Меня охватил непокой, усугубившийся предвесенней неустойчивой погодой. Я вдруг затосковал по долгим прогулкам по Парижу, по воздуху, свету, но, по-видимому, мою подругу Жанну вполне устраивало наличие в квартире голого мужчины. И когда я объявил ей: мол, баста, хорошенького понемножку, я здоров как бык и до конца дней перед ней в долгу, но — как ни жаль — все-таки должен вернуться к прежней жизни, — тут малышка Жанна воспротивилась. Топнув ножкой, она торжественно провозгласила:
— Никогда!
Я был в шоке и даже не нашелся, что сказать. Личико Жанны перекосилось от злобы, из глаз покатились слезы.
— Вы принадлежите мне. И точка.
Захлопнув дверь, она заперла меня на ключ.
Я был и тронут, и потрясен, и развеселился — все сразу. Значит, бедняжка Жанна так истомилась от одиночества, что готова принять под свое крылышко даже такого бедолагу, как я? Жизнь ее организована безупречно, но в ней нет и следа теплоты. Начиная с шести вечера в гостиной через стену от комнаты, где располагался я, обслуживались постоянные клиенты, если только к ней не приходили гости. Оттуда никогда не доносилось ни звука, я, во всяком случае, ничего не слышал. Дверь в покрытой обоями стене представляла собой табу, но не для меня, а для тех месье и мадам, которые пользовались услугами Жанны, — те попадали в пространство для своих вожделений непосредственно с лестницы.
Явившись в тот вечер домой, Жанна так и не отперла двери. Это говорило о том, как сильно она страдала и как страшилась потерять меня.
И до сегодняшнего дня я не верю, что она была в меня влюблена. Я был для Жанны лишь средством борьбы с одиночеством. Даром небес, созданием, с которым можно было перекинуться в картишки, поужинать, поболтать и регулярно отскребать рукавичкой от несуществующей грязи. Этим мытьем она избавила меня от скверны земного бытия.
Мое постоянное пребывание в голом виде — мне был выделен лишь какой-то узкий пеньюарчик без ворота — преображало меня в ее глазах в существо уровня воистину младенческой невинности. А вот если меня одеть, я мигом обратился бы в мужчину, существо, наделенное сексуальностью во всей ее недвусмысленной форме. И все же я не могу не задать себе вопрос: она что же, совершенно не воспринимала меня как мужчину? В первые дни я все-таки и брился в ее присутствии, а в последние было достаточно поводов убедиться, что перед ней отнюдь не младенец.
Уже ближе к полудню она как ни в чем не бывало принесла мне завтрак. Жанна отдавала предпочтение плотной еде — яичнице на сале или угрю и крепчайшему, будто неразбавленный ром, кофе. Мне дозволялось завтракать в постели, но, к великому разочарованию Жанны, мой аппетит держался в определенных границах. А откуда мне его было брать? Где нагуливать? А на дворе между тем стояла прекрасная весенняя погода.
Выбора не оставалось.
— Жанна?
— Знаю, знаю, ветчина пересолена. А кофе сегодня я приготовила по-восточному — обжарила зерна и добавила кардамона. Несравненный вкус, вы не находите?
Кивнув, я дал ей еще немного времени. Затем взял ее за руку и произнес следующее:
— Жанна, а я ведь все-таки мужчина.
Она вздрогнула и наградила меня укоризненным и в то же время разочарованным взором. Я заранее просчитал, что ей в первую очередь должно было прийти в голову, но лишь единственно потому, что считал такое оскорбление необходимым, дабы заставить ее подольше смотреть мне в глаза. Ох, как же трудно было выдержать этот взгляд! Одной коротенькой фразой я порушил всю невинность и осквернил Жанну в самых искренних чувствах. Улыбка, которой она попыталась от меня отгородиться, потерпела полнейшее фиаско, но какое бы унижение Жанна ни испытывала в данную минуту, страх вновь остаться в одиночестве пересилил.
Может показаться невероятным, и все же это произошло: когда рука Жанны скользнула под одеяло, чтобы нащупать там повинный во всем объект, у меня даже выступили слезы на глазах — так мне было досадно и стыдно. Мне требовалось всего-то произнести пару слов, чтобы загипнотизировать Жанну, внушив, что ей предстоит упаковать в чемодан мои вещи в моей квартире и притащить его сюда, к постели.
Когда она вернулась, я запрятал чемодан под кровать. А после все вновь стало, как было. Само собой, я призвал на помощь все силы для того, чтобы как можно дольше блокировать воспоминания Жанны о печальной «прелюдии». После того как я вывел ее из транса, я позволил ей на прощание еще разок отдраить меня рукавичкой. При этом даже рассыпался в благодарностях и всячески убеждал ее, что мне сие занятие доставляет несказанное наслаждение. Едва оказавшись в постели, я осведомился, намерена ли она сегодня вечером принимать клиентуру.