— Кто это? — спросила я, и Чума пожала плечами.
Я поняла, что речь идет о лице, черты которого не запечатлела ни одна фотография, потому что Берта считала каждого фотографа доносчиком, который отнесет ее портрет в гестапо.
— Это безумие, — сказала я.
Чума опять пожала плечами. Она была талантлива как черт. И она была одержима дьяволом.
— Напиши что-нибудь с натуры. Яблоко, вилку, кошачий хвост, неважно. Что-нибудь живое, что-нибудь, принадлежащее этому миру, — попросила я.
— Зачем? — не поняла Чума.
— Иначе ты не станешь художником.
— Хорошо, — сказала Чума и принялась писать все что под руку попадалось: цветы, яйца, кастрюли, башмаки и шашлычницы с шашлыками. Хорошо писала, крепко, необычно.
Как-то мы гуляли по улочкам арабского квартала. Здесь Чуму знали и, судя по косым взглядам, побаивались.
— Купи у меня курицу, — обратилась к ней большая толстая арабка, застрявшая в крошечной калитке, встроенной в высокий забор.
— Она несет коричневые яйца? — с подозрением спросила Чума.
— Она еще молодая. Но очень бойкая.
— Давай.
Курица была черная и блестящая, как деготь. У нее был ярко-красный гребень и несколько рыжих перьев на груди, напоминавших запекшуюся кровь.
— Если яйца будут белые, принесу обратно, — пригрозила Чума.
— Я тебе отдала ее по дешевке. Если яйца будут белые, свари из нее суп.
— Ладно, — буркнула Чума.
— Для чего тебе коричневые яйца? — не выдержала я.
— Берта кормила меня свежими яйцами. Поэтому я такая толстая. Берта кормила меня с утра до вечера, а иногда будила ночью, чтобы засунуть что-нибудь в рот. Больше всего на свете она боялась, что я останусь голодной. А яйца должны быть коричневые, потому что в других нет всех нужных витаминов.
Теперь я поняла, зачем Чуме клетка с курами. Но сколько же яиц в день сжирает эта сумасшедшая Пантагрюэльша? Тремя днями позже Чума сообщила мне, что черная курица орет петухом.
— Шмулик в штаны наделал, когда она впервые заорала, — веселилась Чума. — Сейчас живет в страхе. Орет, что зарежет курицу и меня. А сам трясется. Даже деревянная чурка напугала его меньше. Клянусь куриным богом!
— Что это за бог такой?
— Берта собирала желтые цветочки и кидала их курам. Говорила: «Курина шлепота куркиному бугу, од сглазу рончка, от вшисткего подмуга».
Чума произнесла эту фразу по-польски, правильно проставляя акценты и верно выговаривая шипящие.
Мы повернули к Чуминому дому. У входа стоял Шмулик в майке и старом бархатном берете. Морда у него была веселая. Я ничего подозрительного не увидала, а Чума незамедлительно ухватила глазом причину веселья Шмулика и заорала благим матом:
— Неси идолицу на место! Иначе я сама отнесу, но тогда тебе не жить!
— Она убила черную нечисть, — расхихикался Шмулик. — Видно, одного поля ягода!
В клетке с отвинченным верхом стояла деревянная мадонна. Куры испуганно жались по углам, а у ног мадонны лежала черная курица, некогда кричавшая петухом. Сейчас она была мертва, и ветер ерошил ее потускневшие перья.
— Тьфу! — разозлилась Чума. — Паскудство. Бери идолицу и неси в дом! А курицу я похороню. Если не поставишь идолицу на место, сварю из этой дохлятины суп и силком в тебя волью.
Шмулик вытащил мадонну из клетки и, не переставая хихикать, понес ее в дом.
— Какая сволочь эта Фатма, — потемнела лицом Чума, — продала мне больную курицу. Как бы она мне других кур не заразила! А я эту куриную дьяволицу не дорисовала. Пойдем, покажу.
На холсте черная курица расположилась на красном пунктирном кресте. А вокруг нее теснились лица Берты. Все, какие были на других картинах Чумы. Все вместе. Одно крыло курицы осталось незаконченным. Чума подумала и дорисовала его красной краской.