— Они пили! — крикнул подполковник еще громче. — Они сидели вдвоем на кухне и пили!
— Я вошел, а он сидел на полу и плакал, — сказал Женька глухим безразличным голосом. — Я разбил его жизнь.
— Заткнись, — велел Кароль. — Заткнись, не то я размозжу тебе челюсть. Вы, русские, вы все — опасные сумасшедшие. Вас всех надо держать за решеткой.
Машина то неслась плавно, то дергалась и прыгала, причиняя каждым скачком многократную боль: сначала стукало в голове, потом било в плечо, разносило зубы, ударяло под дых, отдавалось в спине и взрывалось в лодыжке.
— Кароль, — не выдержала я, — Кароль… Тише… пожалуйста…
Справа и спереди доносилось тяжелое Женькино сопение. Иногда он бормотал что-то, но мне не удавалось разобрать слова.
— Убирайся! — вдруг завопил Кароль. Машина дернулась и затихла. — Иди! Отсюда дойдешь ногами. Заодно протрезвеешь. Ее я отвезу к себе. Если Мара дома, она сама решит, нужно ли ехать в больницу. Ну! Я кому сказал! Ты мне мешаешь вести машину. Пошел отсюда!
Я поняла, что Кароль все же выгнал Женьку из машины, и снова потеряла мир из виду. Очнулась я уже в постели. Надо мной висело незнакомое сосредоточенное женское лицо с усами и очень большими и очень черными глазами.
— Очнулась? Значит, ничего. Попей! — велел хриплый, сильный, но приятный голос. — Лодыжку я тебе вправила. Рану зашила. Грудную клетку стянула бинтами. Остальное заживет. А сотрясение мозга — с этим делать нечего. Это надо вылежать. А почему ты не хочешь ехать в больницу? На тебе что-нибудь висит? Ты пырнула его ножом?
Я не помнила, что не хотела ехать в больницу. Не помнила, что говорила такое.
— Я никого не пыряла. Он мой муж… бывший.
— A-а! Может, ты и права. Зачем выносить сор из избы? Ножевая ранка, но неглубокая, многочисленные ушибы, сломанное ребро и сотрясение мозга. Записать все это надо. Развод тогда проще. Кароль, возьми большую машину, положим ее на заднее сиденье. До приемного покоя и назад. В больнице ей делать нечего. Я уже все, что нужно, сделала. Заберем домой. В полицию пока жаловаться не пойдем. Но какая же ты тряпка! Я бы его так отделала! Он бы у меня блевал кровью в туалетное очко!
— Все случилось сразу… я не ожидала.
— Надо бить головой в живот. Изо всех сил. Или — по яйцам! А потом, когда согнется от боли, рукой в челюсть… снизу… вот так! — Смуглый и не такой уж большой кулак врубился в парчовую подушку, и подушка взлетела к самому потолку. — Когда очухаешься, я тебя научу. Это просто.
— Пошел он к черту! — сказала я своим голосом, что было странно. Я ощупала губы. Они сильно уменьшились в размере. Стали почти такими, какими были прежде.
— Рот не пострадал, — успокоил меня голос, принадлежавший, очевидно, легендарной Маре, которая переплыла Атлантику на плоту и прыгала «банджи». — Зубы целы, челюсть тоже. А опухлость я сняла. Но рентген все же сделать придется.
— А рана, откуда она?
— На ножик напоролась.
Ножик? Мишка действительно хотел меня убить?! А Женька, зная это, с ним пил? Или Мишка возился на кухне и просто вышел с ножом в руке, а я на этот нож напоролась? Что же там было на самом деле? Все с ума посходили?
— Не плачь, — ласково, но твердо сказала Мара. — Выплюнь, выбрось, забудь. Не вздумай разбираться. У таких историй нет одной правды.
Так началась моя дружба с Марой. И закончилась счастливая любовь с Женькой. Никаких взаимных претензий не осталось. Просто растаяло все, что между нами было, словно его никогда и не было. Какая из меня Андромеда? Я же своя, со мной все просто, потому что понятно. Мишка плакал. Женька отнял у него любимую женщину. Что им оставалось? Убить друг друга или чокнуться и запить проблему. Хорошо, что выбрали второе. А Персей ничего про чудище не знал. И не понимал, что у того на душе. Не мог вникнуть в его проблему, иначе Персею этому никак бы не удалось совершить подвиг. Чудище должно быть потусторонним и совершенно непонятным, иначе получится совсем другая история. Что-то вроде того, что случилось у Красавицы со Зверем, у Иванушки с лягушкой и у Машеньки с медведями.
Наконец я поняла, почему Андромеду притащили сюда аж из Эфиопии для того, чтобы посадить на камушек напротив ресторана «Алладин» в Яффе. И почему Персей и все прочие ланселоты перлись за три моря выручать из беды Прекрасных Дамзелей. Это — для остранения. Чтобы чудище оставалось чудищем, дрянью заморской. Чтобы убивать его было легко. А кроме того, я поняла, что, описывая мою тогдашнюю жизнь, нужно оставить на потом все другие, приключившиеся за это время истории, иначе мы никогда не доберемся до пикника на берегу моря в честь Дня независимости и помолвки Кароля и Мары.