— Самое ужасное, что там… на кладбище… у меня в голове пронеслось, что… возможно, даже и хорошо, что Джимми умер — теперь Розалинд свободна. Она расстроена, в печали… и, возможно, ей потребуется плечо, в которое она будет плакать по ночам. А раз мы оба скорбим…
— Зачем ты говоришь мне все это? — его взгляд больше не пытается меня прочесть. Он просто в эдаком шоке. Стоит и не верит, что слышит все это от меня.
— Просто хочу, чтобы ты понял, Морфи. Я не стану больше трахать Карденас не потому, что это будет некрасиво по отношению к тебе, нет. Возможно, если я захочу, то снова всажу ей, как раньше. Я не стану ее трахать… потому что не хочу собирать объедки с твоего стола. А вот ты не побрезговал.
И тут я получаю смачный удар в лицо. Не такой сильный, как у Алиме, но достаточный для того, чтобы я потерял равновесие и плюхнулся в грязь. Прямо на спину.
— Пошел ты жопу, Спенсер! — слышу крик Бруно. — Ты реально псих конченный! Да еще и урод моральный!
Кажется, слышу его удаляющиеся шаги, а сам продолжаю принимать грязевую ванную. Вставать не хочется. Да и сил, если честно, нет.
— Зачем ты наговорил ему все это? — вижу перед своим лицом ладонь. Крупную и сильную. Даже без голоса я бы понял, кто ее обладатель.
— Мастер?
— Хватайся.
Он поднимает меня ноги, когда я даю ему руку и, не веря своим глазам, смотрю на него. Огромного и величественного. Он смотрит на меня так, словно и жалеет, и… что-то еще.
— Ты наговорил ему… всякого.
— Правду, по большей части.
— Слишком уж преувеличенную и почерневшую.
Я пожимаю плечами.
— Я потерял сегодня друга, Мастер, — опускаю глаза, глядя на грязь. Ощущаю, как эта самая грязь стекает по моей спине. — Бруно… он неплохой парень. Но я почувствовал…
— Что он пытается затесаться к тебе в друзья?
Я поднимаю на него взгляд и вижу нечто, похожее, как и обычно, на улыбку.
— Я тебя понимаю, — кивает он. — Проще держать от себя людей подальше. Чтобы потом не грустить об их утрате.
— Вы и правда меня понимаете.
И тут он улыбается.
— Я жду тебя завтра. Рано утром. Прямо на рассвете.
И мое лицо расплывается в широкой улыбке.
— Ты был молодцом, — получаю хлопок по плечу, а затем лицезрею широкую спину Мастера, плавно удаляющуюся от меня в противоположную сторону. — На рассвете! — напоминает он, едва я отворачиваюсь, чтобы пойти домой.
***
Дома меня ожидает сюрприз.
— Мисс Флаэурс? — спрашиваю я, едва переступаю порог своего дома.
Она сидит на диване перед камином и греется. Вся ее одежда мокрая до нитки. Мокрая настолько, что повторяет каждый контур ее тела. И лишь теперь я вспоминаю, насколько она раньше казалась мне сексуальной.
Ее слипшиеся мокрые волосы, прилипшие к лицу, казались мокрыми даже не от дождя, а от слез, которые, бьюсь об заклад, имели место быть. Она плакала. Это точно.
Но, едва я произношу ее имя, как она вскакивает, словно провинившаяся ученица при виде учителя. Разворачивается и смотрит на меня. Ее трясет, и она готова разрыдаться. Обнимает себя за плечи то ли от холода, то ли от волнения, и продолжает смотреть на меня. Я слышу, как Боб закрывает за мной дверь.
— Вы мне диван намочили, — говорю я, снимая прямо на пороге свои сапоги, чтобы не нести в дом грязь. Туфли мисс Флауэрс тоже остались на пороге, но уже были очищены от грязи. Нина постаралась, я полагаю.
— Прости, Маркус, — она посмотрела на диван, воспринимая мои слова всерьез и, кажется, расстроилась еще сильнее, хотя дальше было уже попросту некуда. Потому я закатываю глаза.
— Я просто… пошутил. Это Вы простите, глупая шутка, — я иду к ней, хотя мечтаю избавиться от грязной одежды и нырнуть в ванну. — Как Вы узнали, где я живу?
— Джимми… сказал, — и ее губы дрожат. Затем она кривится, жмурится, и рот искривляется в гримасе боли и чудовищной скорби.
— Вот черт, — шепчу я, глядя в спину уходящего на второй этаж Боба. — Только не плачьте, мисс Флауэрс.
Я зачем-то иду к ней, вот только не знаю, зачем. Обнять ее? Похлопать по спине? Что?
— Спенсер, — она мотает головой и хмыкает, — те дети… они…
— Их бы бросили к животным, если бы я…
— Я знаю! — кричит она и бросается на меня. Крепко обнимает, прижимаясь ко мне всем телом. Щекой я чувствую ее мокрые волосы, а грудью — ее хрупкую, прильнувшую ко мне, не менее мокрую, фигуру. Ее руки обвивают мою шею, но не нежно, а крепко. Именно так, как делают люди, когда им очень больно.
Не зная, что делать, я решаю тоже ее немного приобнять, хотя мне и было чудовищно неловко. Я совсем слегка кладу руки ей чуть ниже лопаток, и она тут же отстраняется и отбегает на три шага, чуть было не попав ногой в камин.