Возможно, теперь в него пытались попасть из луков, но его уже поглотила мокрая тьма. Он наполовину сбежал, наполовину скатился по склону, утыканному оливами с кривыми ветвями, и, запыхавшись, привалился к стволу одной из них.
«Ради чего этот чужестранец мечет в меня копьями? — думал он. — Какой толк в его геройстве?»
Он решил, что обязательно разовьет эту тему, когда приступит к исполнению своего замысла — написанию великой хроники восстания рабов. Геройство — это, очевидно, следствие физической неспособности достичь идеала в борьбе с врагами и силами природы. Странно, когда раб отдает свое геройство на службу господину, когда ему никто не угрожает, а об идеале вообще нет речи…
Он определил наугад направление бегства и захлюпал дальше. Ночь была отвратительная — ни луны, ни звезд; стена дождя позволяла видеть не более чем на два десятка шагов вперед. Он непременно использует воспоминания об этих скитаниях в бескрайней топкой тьме при сочинении вступления к своей хронике.
Внезапно сквозь дождь донесся чей-то окрик. Фульвий остановился и стал близоруко озираться. Наверное, он добрался до часовых армии рабов, хотя сейчас трудно было представить, что таковая существует в природе. Дождь лил, не переставая; окрик прозвучал во второй раз. Лучше ответить, иначе его, чего доброго, убьют те самые люди, к которым он хочет примкнуть! У них наверняка есть пароль — Капуя, город глупцов, сделался непроходимым из-за паролей.
— Спартак! — хрипло завопил защитник, надеясь перекричать дождь. Это слово показалось ему сейчас наиболее подходящим. В следующую секунду он закашлялся.
Часовой в капюшоне, по которому сбегали дождевые струи, подошел ближе, буквально возникнув из потемок.
— Зачем ты орешь «Спартак»? — спросил часовой с луканским акцентом, показав в удивленной улыбке зубы.
Защитник никак не мог откашляться — не иначе, простудился.
— Я стряпчий и писатель Фульвий, из Капуи, — выдавил он наконец. — Где ваша армия?
— Где? — переспросил часовой с еще большим изумлением. — Как это «где»? Здесь, везде… Чего тебе надо?
Только сейчас защитник заметил смутные контуры палаток шагах в тридцати. Они выглядели покинутыми. И верно, чего ему понадобилось в этом заброшенном месте?
— Я писатель, — повторил он, надсадно кашляя. — Я хочу попасть к Спартаку. Мечтаю написать хронику вашей кампании.
— Написать нашу хронику? — У разбойника-часового были лошадиные зубы торчком, желтевшие в ночи. Выглядел он куда более мирно, чем парфянин на стене, чуть не проткнувший беглеца копьем. — Зачем это?
— Такие вещи всегда записывают, чтобы позже люди могли узнать, что происходило.
— Разве им это интересно? — спросил часовой. Казалось, он не испытывает неудобства от дождя и мрака и настроен на продолжительный разговор.
— Любому интересно, что происходило до его рождения.
— Это верно, — согласился пастух Гермий, — я сам иногда ломаю голову, что было да как. Только вот как это разузнать?
— Об этом написано в книгах.
— А ты пишешь книги?
— Собираюсь вот написать историю вашей кампании, — повторил защитник, давясь кашлем.
— Вот уж что неинтересно! — махнул рукой часовой. — Таскаешься от города к городу, от развалин к развалинам.
— Пройдет сто лет, — начал защитник, приготовившийся как раз к подобному разговору, — да что я говорю, тысяча лет! — а в мире все еще будут вспоминать Спартака, освободившего рабов Рима от… — Кашель не дал ему закончить; от дождя, стекающего по его одежде, под ногами разлились лужи.
— Надо же, какие мысли! — восхищенно воскликнул часовой. — Наверное, ты промок? Не хочешь горячего вина?
— Еще как хочу! — обрадовался защитник, косясь на пустые палатки. — Согреться бы!
— Тогда пойдем. — И часовой зачавкал по грязи. Фульвий заторопился за ним.
— Кто же заступит на пост вместо тебя? — спросил он на бегу.
— Кто-нибудь заступит, — отозвался пастух. — Хотя в такой дождь, знаешь ли, никому не захочется мокнуть.
Новость о расколе армии на две части вызвала в лагере сильный переполох. Не то, чтобы это стало неожиданностью — что-то в этом роде давно назревало. Разве не раздавалось в лагере поминутно: «Так дальше нельзя!», сопровождаемое бранью? А теперь, когда произошел разрыв и брешь стала стремительно расширяться, лагерь охватило недоумение пополам со страхом.
Весть разнесли слуги Фанния: они прокричали ее своими громовыми голосами, стоя в разных концах лагеря с непроницаемым видом. Армия рабов, кричали они заученно, разделяется на две части из-за противоположных мнений в лагере и согласно решению гладиаторского совета. Одна часть двинется на север, на Рим, как того хочет сама, и даст по пути сражение наступающим легионам. Предводителями этого отряда будут гладиаторы Крикс и Каст из капуанской школы Лентула Батуата. Всякий, кто согласен с их целями, должен присоединиться к ним.