Тут-то Сарта обожгла мертвящей молнией догадка.
«Так вот, оказывается, почему за мгновение до того, как я дернул ковер, Плантий перестал петь!.. За мгновение до того, как я дернул ковер, Плантий запустил в Калигулу этим самым заостренным божком, который был приделан к кифаре, словно украшение, поэтому-то ему и удалось пронести его! Плантий метнул свое оружие, целя в Калигулу (наверное, в глаз или в шею), но не попал — я дернул за ковер, и Калигула упал, избежав его мести! — В глазах египтянина потемнело, какие-то отблески заплясали перед ним — то пузырился расплавленный свинец. — Я хотел убить Калигулу, но я спас его — я помешал тому, кто чуть было не убил его, я помешал Квинту Плантию, я убил Квинта Плантия!..»
Сарт со стоном припал головой к ковру — император внимательно посмотрел на него.
— Ты, я вижу, верен мне, — медленно проговорил Калигула, по-видимому, убежденный в том, что Сарт только потому и дернул за ковер, что хотел этим самым спасти его. — За это я прощаю тебе Хрисиппу, можешь из ее шкуры сделать себе накидку. Только смотри, чтобы вслед за ней не перемерли другие львы, а не то придется тебя самого посадить в клетку — будешь вместо львов грызть моих ослушников!.. Ну все, убирайся!
Сарт, спотыкаясь, вышел из императорских покоев и, пошатываясь, поплелся в свою каморку. Добравшись до нее, он сразу же повалился на ложе, зажав уши (отовсюду египтянину слышались крики Квинта Плантия, обжигаемого свинцом).
Сарт пролежал так то ли час, то ли вечность — мука души не имеет временной размеренности. Привело же его в себя чье-то осторожное касание. Сарт оглянулся — рядом с ним стоял Каллист.
— Да, мой друг, сегодня ты прославился! — произнес грек язвительно. — Я же не раз говорил тебе, умолял без моего ведома не соваться туда, куда не следует, но нет же, ты, видите ли, не доверяешь мне!.. Правда, должен признаться, я тоже в последнее время не очень-то доверял тебе: почему-то Калигула все более охладевает ко мне, и я никак не могу докопаться, кто же это обдает императора холодом от моего имени. Вот поэтому-то я и не помешал тебе сегодня, чтобы убедиться наверняка, тот ли ты, за кого себя выдаешь:
— Не «помешал» мне?.. О чем это ты говоришь? — с непонимающим видом спросил египтянин.
Каллист снисходительно улыбнулся, словно прощая Сарту его глупое притворство.
— Да о твоих ковровых делах — о чем же еще! Разумеется, я имею ввиду не твое спасение Калигулы, надеюсь, невольное (вся эта история с Квинтом Плантием явилась такой же неожиданностью для меня, как и для тебя). Я говорю о твоем желании прирезать Калигулу ножом, который должен был дожидаться тебя под ковром, не так ли?.. (Удивление египтянина осведомленностью Каллиста все больше росло, и это не скрылось от внимания последнего.) Да-да, под ковром — разве я не прав?.. Фесарион — давний мой приятель — надоел мне своими доносами на тебя — уж больно ты настойчив!.. Ты пообещал Фесариону свободу — он, конечно, не прочь получить ее, но он рассчитывает получить ее из моих рук, служа мне. Согласись, это куда более надежный и безопасный путь, нежели тот, который ты так усиленно навязывал ему!
— Так значит Фесарион лгал мне с самого начала? — мрачно произнес Сарт.
— Конечно, ведь он служит мне. Неудивительно, что ему приходится иной раз поводить за нос какою-нибудь простака! — самодовольно подтвердил Каллист. — Ну да ладно, хватит про Фесариона. Лучше скажи, собираешься ли ты в дальнейшем слушаться меня и подчиняться мне — разумеется, до тех пор, пока Калигулу не положат на погребальный костер, — или же ты намерен по-прежнему действовать самостоятельно?
Сарт покачал головой.
— Нет уж, с меня довольно собственных ошибок, — произнес египтянин. — Я готов подчиняться — надо же дать возможность поошибаться и тебе. (Прежде, чем сказать это, египтянин подумал о Каллисте — греку не нужны были те, кто, зная много, слишком уж самостоятельничал).
— Вот и хорошо, — с удовлетворением сказал Каллист. — Вот тебе поручение — надо проследить за одним человечком…
Глава третья. Опять сенаторы
Разумеется, Калигула интересовал не только Сарта с Каллистом — читателю уже известно, что внимание сенаторов тоже было привлечено к его особе, по крайней мере, тех из них, которые вечером того же дня, дня Квинта Плантия, собрались у Корнелия Сабина. Пропуском, как и в прошлый раз, служил золотой перстень с изображением волчицы и пароль.
Со дня последней встречи этих ненавистников цезаря произошло немало событий — триумф Басса и падение Цериала, побег Марка из Мамертинской тюрьмы, гибель Гнея Фабия и Сергия Катула мелькнули, но не как крылышки мотылька, а как резец, которым история, или, лучше сказать, никому не подвластное время, проводит неизгладимые рытвины в памяти поколений и природы. (Правда, время, неутомимый ваятель, материал для своих новых работ берет, рассыпая в прах предыдущие. А там, в прахе, попробуй найди давние зарубки!)