На следующий день в Риме только и было разговоров, что о покушении на императора и побеге одного из заговорщиков. С ростр зачитали обращение Калигулы к народу, в котором он клял свою несчастливую судьбу, сделавшую его римским принцепсом; грозился отойти от дел и стать частным лицом, раз его не любят ни сенаторы, ни преторианцы. В конце же император обещал награду за поимку преступника — миллион сестерциев, а если отличившийся будет рабом, то, кроме того, и свободу. Множество ищеек кинулось на поиски беглеца (если помнит читатель, руководить императорскими следопытами Каллист назначил простака Паллисия, правда, нашлось и немало доброхотов); охрана городских ворот была усилена; все, покидающие город, тщательно сличались с разосланными повсюду приметами Марка.
Когда Марк проснулся, раб, приставленный к нему для услуг, пригласил его в триклиний, где уже был накрыт стол, за которым ночного гостя поджидал сам хозяин со своей дочерью, Ацилией.
Ацилия была смуглой, черноволосой‚ бойкой девушкой; неутомимой в желаниях, желанной в неутомимости; любвеобильной до неистовства. К сожалению, ее порывы не ограничивала так украшающая девушек стыдливость, ей, увы, не свойственная. Зная ее веселый нрав и боясь за свое доброе имя, Секст Ацилий уже месяц как держал ее взаперти. Ограждая таким образом свою дочь от далеко не добродетельных подруг и прервав ее далеко не невинные игры с друзьями, купец пытался тем самым охладить ее горячность и затолкать ее в рамки (а она говорила — в гроб) римской добродетели. Однако добрая бражка, стоящая в каком-нибудь укромном месте, со временем становится все забористее — так и натура девичья становится все вспыльчивее; ну а длительное брожение способно, как известно, превратить образовавшуюся живительную влагу в уксус.
Марк, разумеется, обратил на себя внимание Ацилии, которая обрадовалась, услышав, что он останется в их доме надолго. Ацилия пообещала никому не говорить о юноше — грустный рассказ о терзающих его кредиторах опечалил ее. До сих пор она не была замечена в выбалтывании секретов своего отца, что давало купцу право надеяться на ее сдержанность и в этом случае. Обворожительно улыбаясь, Ацилия засыпала юношу пустыми вопросами, не имевшими ни малейшего отношения к тому, что привело его в их дом, она справедливо рассудила, что напоминание о долгах может навести тоску на кого угодно. Однако несмотря на тактичность Ацилии, ответы Марка были краткими, а паузы между словами долгими, что впрочем, легко объяснялось невеселыми переживаниями юноши, посвященными сестерциям.
После трапезы все разошлись: Секст Ацилий направился к своим лавкам, которые располагались на Бычьем рынке, Марк — в отведенную ему комнату, а Ацилия, как и подобает порядочной римлянке и послушной дочери, — к своей прялке, в атрий. Однако за напускной кротостью фальшивой девицы скрывалось разгоравшееся сластолюбие — вид Марка так же подействовал на нее, как действует свежий ветерок на тлеющие головешки, которым мешает разгореться наваленный на них хворост, затрудняющий доступ воздуха.
Терпения Ацилии хватило ненадолго: посидев немного в атрии, она поспешила на зов своей похоти — в комнату юноши, на ходу обдумывая приличествующую ее появлению фразу.
Войдя к молодому римлянину, Ацилия сказала:
— Совсем забыла спросить, милый Марк, нравится ли тебе эта комната?
— Комната прекрасная, госпожа, — удивленно ответил юноша, озадаченный неожиданным появлением дочери хозяина.
Роскошь к тому времени глубоко въелась в быт богатых римлян, ушли в прошлое ограничивавшие ее законы предков. Комната, отведенная Марку, и в самом деле была великолепна: пол ее покрывал громадный ковер, на стенах висели шкуры тигров и леопардов, сам же юноша сидел на ложе из красного дерева, среди набитых лебяжьим пухом пурпурных подушек.
— А твоя кровать не показалась ли тебе этой ночью слишком жесткой? — воркующим голосом произнесла Ацилия, садясь рядом с ним.
— Нет, госпожа, — ответил Марк и немного отодвинулся.
Ацилия принялась глубоко дышать — стало видно, как заходили ее упругие груди.
— А твоя туника не слишком ли тонка? Тебе, наверное, холодно? — продолжала она. Ее тонкие пальцы ухватились за одежду юноши и стал теребить ее, как будто проверяя толщину материи.
— Нет, госпожа!
Тут Марк встал и отошел к окну. Ацилия, тело которой уже трепетало, была разочарована. Пытаясь скрыть свое недовольство, она пообещала все же прислать юноше пару добротных туник и затем, кивнув головой на несколько сказанных Марком слов благодарности, поспешно вышла.