Голоду было с чего лютовать — Фесарион трапезничал. Он сидел на утлой табуретке за покосившимся столом, а на столе важно разлеглись: добрый окорок, величественный пирог, внушительная головка сыра, ну и, конечно же, она, любимица римских гурманов крупная краснобородка. Пленительная рыбеха, вся пропитанная каким-то захватывающим дух в свои объятия соусом, казалось, с удивлением глазела на окружающее ее убожество.
Как только заскрипела дверь, открываемая Сартом, Фесарион резко накренился, словно собираясь загородить от взглядов нежданного посетителя свое богатство. Впрочем, Фесарион, по-видимому, быстро уразумел, что странность его позы способна привлечь к столу еще большее внимание, да и телом-то он не слишком горазд, чтобы использовать себя вместо ограждения. Фесарион тут же дернулся в прежнюю позицию.
— Вот как я вовремя! — радостно воскликнул Сарт, делая вид, будто паника афинянина осталась незамеченной. — У меня с самого утра во рту ни крошки!
Нельзя сказать, что Фесариона сильно обрадовало сообщение египтянина о собственном рте.
— Садись, садись… — проворчал Фесарион, выдвигая из-под стола такую же ветхую табуретку, как и у него самого. — Сыра, что ли, тебе отрезать? — Тут Фесарион уставился в пол, как будто именно там, в какой-то половой щели, дожидался его ножа сыр, предложенный египтянину.
— Да, пожалуй, — скромно проговорил Сарт, но как-то невнятно, словно зажав что-то в зубах.
Фесарион посмотрел на Сарта и обомлел — египтянин уже успел потянуть с блюда сочную ляжку и теперь откусывал от нее…
Ляжка не остановила Сарта. За ней последовали: пирог, сыр, рыба — куски и куски, и все изрядной величины. Фесарион тяжело вздыхал, уста его бездействовали — наверное, афинянин рассчитывал своим примером заразить Сарта быстрее, нежели пища могла бы его насытить.
— А что же ты? Уже наелся? — прошамкал с набитым ртом египтянин немного погодя.
— Ну, если я могу насытиться теми кусками, которые ты отправляешь в свой рот, то наелся, и уже давно, — хмуро сказал Фесарион. — Но зачем ты пришел? Думаю, не только для того, чтобы съесть мой обед?
Сарт наконец-то удовлетворился столом — он протер руки и губы какой-то тряпкой, лежавшей на столе (наверное, она служила Фесариону салфеткой) и, ни мало не смущаясь недовольством афинянина, назидательно произнес:
— Хорошая пища врачует тело, хорошее дело врачует душу. Раз мне завтра предстоит испить горькое лекарство очищения души — рисковать жизнью, отбирая жизнь у тирана, — то сегодня я должен, по крайней мере, укрепить свое тело. Кроме того, не забывай — смерть Калигулы несет очищение нам обоим (очищение от подлости страха, пресмыкательства, униженности), в то время как горечь врачевания достанется вся, без малого, мне одному. Ведь ты почти что ничем не рискуешь, кроме этого «почти что», без которого не обойтись… Итак, Фесарион, значит, решено — завтра?..
— А я, честно говоря, думал, что ты пришел сказать мне, что наше дело не состоится, — уныло прогнусавил Фесарион. — Коли сенаторы сумели даже вытащить преторианца из тюрьмы (ты, конечно, уже слышал об этом), то убить Калигулу им не составит особого труда, стоит только немного подождать…
Сарт едва не бросился на афинянина с кулаками (во всяком случае, именно так показалось самому Фесариону) — египтянин резко вскочил, отбросил стол, который обязательно упал бы, если бы не был сильно перекошен в его сторону.
— Неужели ты не способен не быть рабом?! — вскричал египтянин. — Неужели тебя всего разъела язва рабства, не оставив ни единого здорового кусочка? Неужели ты умер для свободы? Неужели кровь твоего отца, которую пролил Калигула, не палит огнем твою душу? Неужели те поклоны, которые ты отбиваешь тирану, не впиваются в тело твое, словно крючья палача?
— Да я не отказываюсь от нашего плана, нет, что ты, — поспешно ответил Фесарион с некоторой толикой испуга. — Просто мне подумалось, что тебе будет труднее осуществить его, нежели сенаторам — ведь тебя могут даже не допустить к Калигуле.
— Меня пропустят к нему, можешь не сомневаться. Я найду, что сказать, — произнес спокойнее Сарт.
— А если император не соизволит завтра посетить комнату Муз?
— Что же, значит, будем ждать другого раза. — Тут египтянину пришло в голову, что, задавая вопрос, Фесарион, возможно, не столько беспокоился о Калигуле, сколько о судьбе ножа, который он должен был подложить под ковер комнаты Муз. — Что же касается той вещички, которую я дал тебе, то, если она останется не использованной, ты сможешь забрать ее обратно вечером: ведь вы, насколько мне известно, убираетесь в императорских покоях по два раза на день. (Фесарион согласно кивнул). Итак, — продолжал египтянин, — значит, договорились: завтра в комнате Муз под ковром у правой ножки императорского кресла я буду искать тот предмет, что передал тебе. А теперь прощай — мне надо кормить моих зверей. Да поможет нам Юпитер!..