«В мире только одно зло. Жизнь – иллюзия, и надежда – ложь. Какой смысл в том, что со мной будет дальше!»
Когда вошла Миррина, она нашла свою госпожу занятой разглаживанием складок своего платья и приведением в порядок рассыпавшихся волос. Не в характере Валерии было обнаруживать то, что происходило в ее душе, и еще менее могла она позволить своей служанке догадаться о пережитом унижении. Миррина была несколько сбита с толку, но благодаря наблюдению и опытности она так хорошо научилась понимать различные странности женщины, обусловливаемые раздражением, что никогда не удивилась бы никакому женскому капризу. Хотя в этот момент она и спрашивала себя, почему ушел Эска и почему ее госпожа казалась такой скрытной и надменной, однако не решилась прямо поставить вопрос или сделать замечание. Она удовольствовалась только тем, что молча предложила свои услуги и заплела черные волосы венцом на лбу Валерии, не показав и виду, что она уверена, будто произошло что-то необыкновенное.
После нескольких минут молчания госпожа уже настолько овладела собой, что могла говорить твердым голосом.
– Я тебя не звала, – сказала она, – чего тебе тут нужно?
Руки Миррины держали длинные шелковистые пряди, и в зубах у нее был гребень, тем не менее она живо отвечала:
– Госпожа, я не стала бы беспокоить тебя в этот знойный и душный вечер… Я даже попрекнула привратника за то, что он впустил… Но он отвечал мне, что ему никогда не запрещалось прежде впускать его, и я подумала, что, может быть, тебе не в тягость будет принять его хотя бы на несколько минут. Мне показалось, что он очень обеспокоен и торопится… У него никогда нет лишнего времени… И я велела ему подождать в сенях, пока я предупрежу тебя.
Для нее не оставалось надежды, но она все же надеялась. Она знала, что это было невозможно, и, однако, сердце ее трепетало при мысли:
«О, если бы только это был вернувшийся Эска!»
– Я приму его, – спокойно сказала она, стараясь продлить свою иллюзию и намеренно избегая вопроса, кто этот неожиданный посетитель.
Минуту спустя перед ней предстал Гиппий, учитель бойцов, человек, опасная карьера которого всегда безотчетно интересовала ее, личной силе которого она удивлялась и слава которого всегда представляла для нее неизъяснимую прелесть. Он отличался беззаботностью в силу самой своей профессии, и она, в настоящем случае, была еще более беззаботна, еще более отчаянна, чем первый пришедший гладиатор. Благодаря этому качеству он был спокоен, когда с мечом в руке сталкивался лицом к лицу с разъяренным диким зверем или каким-нибудь смертельным врагом. И для нее в этот день не было на земле ничего, что способно было бы устрашить ее. Ее нервы и мозг находились в пароксизме возбуждения, сердце и чувства были попраны ногами, разбиты, уничтожены. Когда наступит реакция, она будет необходимо роковой. Когда прилив окончится, она будет лежать на берегу, истомленная, неподвижная, измученная страданием.
Таково было состояние духа, в каком Валерия приняла гладиатора. С внешней стороны совершенно бесстрастная, так как цвет ее лица не изменился и дыхание не усилило своей скорости после его неожиданного появления, внутри она переживала мучительную борьбу бурных чувств и томилась, ожидая какой-нибудь перемены, какого-нибудь лекарства, которое бы усыпило или облегчило ее муку. Разве могла она поступить иначе и не ответить на его мужественное и почтительное прощанье? Разве могла она не выслушать несколько горячих слов, которыми он выразил свое безнадежное, так долго сдерживаемое обожание. Разве могла она показать вид, будто не интересуется тем отчаянным предприятием, которое, как он дал понять, может быть, воспрепятствует ему когда-либо увидеть снова ее прекрасное лицо? Он пролил бальзам лести на раненое самолюбие патрицианки, он затронул ее любопытство, восстановил ее гордость на разбитом пьедестале и утвердил ее своей сильной, но нежной рукой. Две тучи, таящие молнию, приближались все ближе и ближе, прежде чем сойтись и разразиться после своего столкновения огнем, который должен был разорвать и разрушить их.