Даже каскад, однообразный шум которого призывал господина сада к полуденному отдыху под свежей сенью деревьев, теперь высох, и во внутренней пустоте возвышалась куча обломков, где некогда журчали ясные и чистые, как кристалл, воды.
Под ветвями закоптевшего, обезображенного и разрушенного огнем дуба, похожего на призрак, Мариамна остановилась и обеими руками оперлась на руку своего спутника. В течение целых часов девушка стойко выносила свою ужасную душевную тоску и физические страдания, но когда она получила облегчение и была в сравнительной безопасности, в ней произошла реакция: ее глаза помутились, чувства отказывались служить ей и тело дрожало так сильно, что она не могла продолжать пути.
Эска в испуге склонился к ней. Бледное лицо до такой степени было похоже на лицо мертвеца, что его мужественное сердце упало при мысли о возможности жить без нее. Поддерживаемая его сильными руками, она тотчас же пришла в себя, и он в немногих чистосердечных и простых словах высказал ей свои мысли.
– И однако это когда-нибудь случится, – кротко отвечала она. – Что такое, Эска, краткая человеческая жизнь для такой любви, как наша? Пусть у нас будет все, чего мы хотим, все, что может дать мир, и все же каждая минута нашего счастья будет смущена мыслью, что оно так скоро кончится.
– Счастье! – повторил Эска. – Что такое счастье? Почему оно так редко на земле? Мое счастье – это быть с тобой, и ты видишь, что час наслаждения приходится оплачивать ценой, о которой я не хочу думать.
Она с любовью посмотрела на него.
– Верь мне, что я знаю, чего оно стоит, – сказала она. – С той ночи, как ты спас меня из рук этих ужасных гуляк и так благородно и любезно отвел меня в дом моего отца, я никогда не забывала, чем я тебе обязана.
Эска поднес руку девушки к своим губам, как человек низшего положения, выражающий свое почтение. Он был один с любимой женщиной, но сила и благородство его молодой любви заставляли его смотреть на нее, как на что-то священное.
Она остановилась в нерешительности, так как ей хотелось сказать еще нечто, но стыдливость сомкнула ее уста и она испугалась, как бы ей не высказать своих чувств слишком ясно. Однако она так сильно любила его, что не могла обойти молчанием столь жизненный вопрос, и, помолчав немного, собралась с духом и прибавила:
– Эска, можешь ли ты примириться с тем, что мы больше никогда не увидимся?
– О, я предпочел бы лучше сейчас же умереть! – горячо воскликнул он.
Она печально покачала головой и проговорила:
– А после смерти, как ты думаешь, увидишься ли ты со мной?
Казалось, он не понял ее. Этот же самый вопрос представлялся и его уму, хотя он почти не сознавал этого, но никогда прежде он не облекался в такую определенную форму.
– Ты сделала меня трусом, Мариамна, – сказал он. – Когда я думаю о тебе, я готов бояться смерти.
Они оба стояли под дубом, и лучи луны, ясные и холодные, проникали сквозь обнаженные ветви. Они блестели на мраморной плите, наполовину разрушенной, наполовину поросшей мохом. Тем не менее на ее поверхности можно было ясно различить вырезанную лошадиную голову, которой римляне любили украшать камни, лежавшие на их могилах.
– Ты знаешь, что это обозначает? – спросила она, указывая на странный, но знаменательный символ. – Даже надменный римлянин чувствует, что смерть и отъезд одно и то же, что умерший отправляется в путешествие, предел которого ему неизвестен, но из которого он никогда не вернется. Нам всем предстоит предпринять это путешествие, хотя мы и не знаем когда. И для тебя, и для меня, быть может, лошадь взнуздана сегодня вечером. Но я знаю, Эска, куда я иду. Если бы сейчас ты убил меня своим мечом, я уже в эту минуту была бы там.
– А я? – воскликнул он. – Пришлось ли бы мне быть с тобой, потому что ведь и я умер бы среди гладиаторов, как волк, затравленный множеством собак. Мне случалось видеть это в моей стране. Мариамна, ты не покинешь меня навсегда. Что со мной будет?