Я лишь удовлетворённо кивнул. Эмилиано умный парень. Порой эмоциональный, но за последнее время эта его черта характера отражалась лишь в проказах Чи-чи. Вот и сейчас он поступил правильно, можно сказать, по-взрослому. Но что меня порадовало ещё больше, так это взгляды детишек, бросаемые в сторону убитых монстров и корчащегося на земле старика. Они были полны презрения. Всё же, Великая Антарес не ошиблась. Даже в маленькой девочке. Та мельком обернулась, когда брат отпустил её. Она совсем по-детски показала старику язык, но не из вредности, а лишь потому что не знала более грубого жеста.
— Чего смотришь так, заморыш? — не отказал себе в удовольствии позубоскалить Григориос, когда его подняли и поставили на колени передо мной. Кажется, ему всё же было недостаточно больно, раз он всё ещё не утратил желания разговаривать. — Ну давай, убивай. Ты ведь всегда этого хотел! Давай! Бей! Бей в самое сердце, как когда-то ударил в сердце моего господина!
— Ты бредишь, старик, — без толики злобы произнёс я. — Не я бил в сердце рода Влахос. Это Платон изгнал меня. Ты был там в тот день.
— Он не изгнал тебя, а поручил важную миссию, — буквально зашипел бывший камердинер, на манер змеи. — И не ты ли мечтал сбежать? Часто игнорировал требования главы, учился из вон рук плохо, так что господину за тебя было стыдно? Думаешь я не знал о твоих планах?
— Знал или нет, мне плевать, — чуть склонился я над пленником. — Моя совесть чиста, в отличие от твоей. Ты мог бы жить дальше, проворачивать свои делишки, продолжать наслаждаться жизнью. Но ты сам решил свою судьбу, связавшись с треклятыми тёмными. В казематы его! Приковать к стене, зафиксировать так, чтобы даже пальцем пошевелить не мог.
Гвардейцы схватили Григориоса за все конечности, сноровисто спеленали, так что тот не мог пошевелиться, и до кучи засунули кляп ему в рот, чтобы не орал и язык себе не откусил. Насчёт последнего я сомневаюсь, что он бы так поступил, слишком уж слабоволен и самовлюблён. И всё же, лучше было перестраховаться.
— Что планируешь с ним сделать? — подошёл ко мне с вопросом Алексиос, когда пленника унесли, трупы тварей убрали, а оставшихся Влахос сопроводили на выход из внутреннего двора.
— Что планирую? Планирую нежно пощекотать его душу, может он повеселеет, подобреет, да расскажет мне всё что знает о тёмных. Или, если он не захочет говорить, уничтожу саму его суть. Но прежде, всё равно вытяну из него всё что он знает, захочет он того или нет. Орден поплатится за свои дела.
Кап-кап-кап. Крупные градины пота стекали по лицу старика, срываясь вниз. Вид у него был, надо сказать, очень уж жалкий. Григориос висел на цепях, прикованный к стене. Оборванная одежда, кровоподтёки и синяки по телу отлично дополняли картину. И это ещё цветочки, так, старания одного спеца по полевому допросу. Кто бы сомневался, что у Ганса в отряде найдётся такой человек.
— Гер Михаил, прошу вас, — уступил мне место перед пленником немецкий мастер пыток.
Гвардеец отошёл к столу у дальней стены, где принялся с нежностью и аккуратностью чистить свои инструменты от крови пленника. Я же, подтащил простой деревянный стул и сел прямо напротив старика. Несмотря на боль, глаза его оставались ясными, а губы кривились в усмешке.
— Вижу, тебя старания моего человека не впечатлили, — произнёс я ледяным тоном. — Говорить не будешь?
— Почему же, можем и поговорить, — пуще прежнего заулыбался старик, на зубах которого остались кровавые разводы. Кляп я попросил снять. — Что хочешь знать, о великий светлый князь Медведев? О том какая за окном нынче погода? Или, может быть, о том какого цвета было моё дерьмо, когда я в последний раз ходил в сортир?
— Вряд ли ты меня этим сможешь удивить, — хмыкнул я, продолжая смотреть в глаза недруга. — Погода за окном прелестная. Жаль ты её не увидишь, потому что окон тут нет. А дерьмо твоё, чернее ночи, в цвет силы тех, кому ты продался. Давай лучше поговорим о них. Расскажи мне, всё что знаешь об ордене. И тогда, смерть твоя будет лёгкой. Твоя жизнь оборвётся, а душа спокойно отправиться на перерождение. Поживешь одну жизнь дождевым червём за свои прегрешения, и вновь станешь человеком.
— Душа отправится на перерождение? Издеваешься, щенок? — процедил сквозь зубы Григориос, а затем попытался плюнуть в меня, но слюна его была такой густой, что повисла него же губах, запачкав и без того плохо выглядящие одежды.