Тут мама начинала плакать, и Глаша, конечно, сразу бросалась ее утешать, уверяя, что кофеварку возьмет с собой непременно и будет вспоминать маму с папой и дом каждый раз, когда станет варить утром кофе, да она и так никого забывать не собирается, ну что ты, ма, ведь я не за тридевять земель еду, ведь я в Москву, ты вспомни, как мы все мечтали…
– Да. Да. – Глаша видела, что мама изо всех сил старается взять себя в руки. – Конечно, я счастлива. А все-таки ты меня только тогда поймешь, когда свою дочку из дому провожать станешь.
И мама снова принималась набивать сумки – теперь уже продуктами, потому что, Глашенька, ведь у нас тут хотя бы заказы дают на работе, а в Москве кто тебе даст заказ, а магазины пустые стоят, я же помню, как ужаснулась, когда мы с тобой на экзамены ездили…
Папа в сборах не участвовал: считал, что женщины лучше в этом понимают. Он должен был отвезти Глашу в Москву и помочь ей устроиться в общежитие, и это задание считал для себя самым правильным. А брать или не брать кофеварку, это Глашеньке самой лучше знать.
– Ты оставь ее, Маша, оставь, – примирительным тоном говорил он жене. – Что хочет, то пусть и берет.
В общем, день накануне отъезда был хлопотный, бестолковый и слёзный, но Глаша была счастлива.
И как она могла не быть счастлива, когда вдруг, в каких-нибудь две недели, сбылись все ее мечты? Никто не верил, что это возможно, поступить в университет, то есть что для нее это возможно – без единого знакомства не только в МГУ, но и вообще в Москве. Никто не верил, но она поступила. И не то что странно было бы, но просто немыслимо, чтобы она теперь испытывала какие-либо чувства, кроме сплошного, кромешного счастья.
И когда псковский перрон отпустил ее наконец, словно вздохнув, когда стал набирать ход увозящий ее московский поезд, Глаша почувствовала такой восторг, что чуть не закричала во весь голос что-то громкое и бессмысленно радостное.
Спать она, конечно, не могла. Они с папой ехали в купейном вагоне – это он взял такие дорогие билеты, хотя, наверное, надо было поберечь деньги на московское житье, – и соседи попались спокойные. Но ни удобства, ни тем более спокойствия Глаше сейчас совсем не хотелось.
Она весь вечер вертелась на своей нижней полке – папа несколько раз спрашивал сверху, почему она не спит, как будто это и так непонятно, – и наконец, дождавшись, пока его дыхание наверху станет ровным, надела тапки и выскользнула из купе.
Глаша впервые попробовала курить в девятом классе, а на выпускном вечере попробовала еще разок. Ни в первый раз, ни во второй ей это нисколько не понравилось. Но сейчас хотелось сделать что-нибудь лихое, совсем себе не свойственное, и покурить – это было самое подходящее. Сигарет у нее, правда, не было, но неважно: в тамбурах всегда кто-нибудь курит – поделятся с ней.
Лихая бесшабашность, охватившая Глашу еще на псковском перроне, позволяла ей теперь с легкостью делать то, что совсем еще недавно и в голову не пришло бы.
Лампочка в тамбуре почти перегорела – светила, но еле-еле, то и дело мигая. Мужчина, куривший у окна, показался Глаше каким-то опасным. Может, потому, что слишком уж он был большой, заслонял окно плечами, а может, из-за такого вот нервного освещения. Тревожные отсветы плясали на его белой рубашке, казалось, что-то меняется в его облике каждую секунду, и непонятно было, что он такое. А вдруг бандит?
Впрочем, эту глупую мысль Глаша сразу отогнала. С чего вдруг бандит? Просто фильм недавно показывали, и там вот именно был бандит, который убил жену главного красавца-чекиста ножом в вагонном тамбуре.
– Извините, – смело сказала Глаша, – у вас не найдется сигареты?
Мужчина обернулся. Теперь отсветы плясали уже на его лице. Это было не тревожно, а красиво. Как на картине Рембрандта.
Глаша не зря любила живопись – она всегда замечала в жизни то, из чего получаются потом картины. И сейчас, глядя на лицо этого незнакомого мужчины, она видела то, что было главным в картинах Рембрандта. В «Ночном дозоре», может? Глаша не успела понять. Это было так неожиданно – ну кто ожидает увидеть рембрандтовский свет в вагонном тамбуре? – что она радостно улыбнулась.
– Сигарета найдется, – сказал этот рембрандтовский человек и протянул Глаше пачку.
– Спасибо.
– На здоровье, – усмехнулся он.
Глаша взяла сигарету, подумала, что надо было попросить еще и прикурить. Но он и без ее просьбы щелкнул зажигалкой. Глаша закурила и сразу закашлялась.