Ну вот и всё. Осталось только надеяться на лечение Арзет, и на то, что Наташа, или её мать, которая неизвестно где смогут найти способ исцеления, но что-то подсказывало мне, что этого просто не случиться. Сколько было людей подобных мне, которые ничего не смогли поделать со внезапно случившимся недугом? И где они теперь все? Похоже действительно настало время сушить сухари. Я так и не успел достроить квартал, так и не успел помириться с Анной, так и… Чего уж тут перечислять.
Я посмотрел на свою руку, в которой снова начала просыпаться боль, и затем достал телефон, и набрал номер Арзет:
— Алло, Наташ, я можешь подготовить для меня палату? Сейчас я приеду — ложусь на лечение. Нет. Да. Да, поймали. Нет. Бесполезно — они ничего не знают.
Глава 17. Забытьё
Я не помню уже, что было после того, как я позвонил Натальи, и записался на лечение. Вроде смутно помню о том, что дозвонился Петрову, и сказал, что беру больничный. Возможно даже последний больничный. После этого все воспоминания были как бы урывками. Вот я вызываю машину, вот еду, вот снова что-то говорю, вот проваливаюсь беспамятство, вот снова выныривают из него. Вот я говорю о чём-то с Натальей, вот я говорю о чём-то с другими докторами, вот проводят анализ, а вот вернулась на старшая Арзет.
Последнее что я помню, как говорил с её матерью, после чего получил несколько сильных уколов, и лёг получив дюжину капельниц в вены и кучу датчиков на тело.
Похоже болезнь прогрессировала семимильными скачками, потому что львиную долю времени проводил в беспамятстве, иногда приходя в себя, что-то смутно разглядывал, что-то говорил вяло и неосознанно, и снова проваливался в беспамятство. Меня постоянно мучила боль. Казалось она была не только в руке, казалось она была теперь везде — во второй руке, в груди, в ногах, в голове — во всём теле. Смерть уже не грозила пальцем, я чувствовал, как она сидит рядом с моей постелью, и поглаживает меня.
А я уже был полной развалиной, изредка приходя в себя, и с трудом сохраняя ясность сознания. Похоже, это был медикаментозный сон, а возможно, это была бушующая болезнь. Я уже понимал, что меня не спасти. Не будет никакого исцеления, не будет никакого чуда, не будет счастливой и мирной жизни, на которую я так надеялся. Будет агония, куча мучений, а потом смерть, после которой меня не станет.
Мои палачи всё-таки достали меня не тогда, когда я умирал на столе, а спустя примерно полгода. Я закашлялся хриплым смехом, моё зрение прояснилось, и я понял, что снова нахожусь в сознании.
Рядом с кроватью сидела фигура. Сознание плыло, взгляд всё никак не хотел фокусироваться. Мне стало чуть легче, я сфокусировался и увидел Аню.
Она сидела рядом со мной, и своими руками держала мою ладонь, а из её глаз нескончаемым потоком катились слёзы. Глядя на её лицо, моё сердце буквально начало разрываться от боли. Всё-таки я так и не смог сделать то, что обещал самому себе — позаботиться о ней.
— Привет, — сказал я.
Мой голос звучал просто отвратительно, слыша его, я сразу понял, что мне осталось совсем немного. Когда эта мысль пришла ко мне, то сразу успокоила.
Аня заплакала ещё сильнее, и вцепилась меня, а потом положила одну ладонь на лоб.
— Ну вот, я опять тебя расстроил, — попытался улыбнуться я. — Прости, Ань, почему-то я всегда тебя расстраиваю. В который раз я уже довел тебя до слёз.
Она покачала головой, сдерживая рыдания, и принялась гладить мою голову одной рукой, Даже не думая остановиться и вытереть слёзы.
— Не хотел, чтобы ты видела меня таким, — сказал я. — Лучше было бы, чтобы ты запомнила меня таким, каким я тебя нравился — улыбающимся и бодрым, а не этой разваленной, которая сейчас лежит здесь.
Она всхлипнула в голос, и заревела, уже мне пытаюсь сдерживаться. Мне очень хотелось обнять её, утешить, погладить, но руки просто не шевелились. Сил не было. Всё что я мог — это пожалуй едва шевелить глазами и с трудом фокусировать изображение, и моргать. Даже на то, чтобы шевелить языком, сил уже почти не осталось. Да и сознание тоже поплыло, милосердно возвращая меня в забытье.
Я снова погрузился во тьму, но сознание ещё не желало отключаться. Первым отключилось зрение, а после отключился слух. Больше всего не желало отключаться осязание, я продолжал чувствовать, как Аня всё ещё сидит рядом со мной, гладит меня, трясёт, как её слёзы, падают мне на лицо, на тело, на руки, и стекают по мне. Настолько отвратительно я никогда себя не чувствовал.