С минуту он молчал, и Нинель уже стала подумывать, не сломался ли наушник от его истошных воплей. Но потом голос Шефа наконей прорезался. Он был неожиданно тихим и шипящим – именно таким, каким знали его те, кто был приближен к Высшему Звену Организации. Знали – и боялись.
- То есть как – при чем? – спросил Шеф. – Ты меня тут разыгрывать собираешься?
Нинель буквально ощутила, что вместо отхлынувшей было волны бешенства на Шефа накатывала новая, не менее страшная. И, чтобы предотвратить новый поток грязных ругательств, девушка преодолела свою гордость и заискивающим голосом сообщила, что нет, она не собирается никого разыгрывать и да, действительно ничего не знает.
- То есть ты хочешь сказать, что не знаешь, для чего все делается? – Шеф был ошарашен, но сомневался в искренности Нинель и потому подпустил в голос долю иронии. – Не знаешь, для чего ты вообще живешь?
Меньше всего Нинель сейчас хотела говорить с ним о смысле жизни, но она благоразумно промолчала; Нинель посчитала, что достаточно изучила своего Шефа, чтобы признать его абсолютно неуравновешенным, и потому просто стояла и слушала, ожидая конкретных указаний. А Шеф продолжал нести свою ахинею.
- Ты не знаешь, для чего это делаешь?? Для чего все – терракты, взрывы, убийства, рождения? Для чего вообще живет и функционирует весь мир? Ну так прими к сведению, что все это делается только лишь ради того человека, которого ты встретила, моего сына Игоря, для того, чтобы он мог творить, чтобы у него были идеи для своих спектаклей, - голос Шефа стал гораздо мягче и теплее. – Ведь он же сам пишет для них сценарии, сам ставит, все сам, мой сынок… Ему нужна пища, материал, на основе которого он мог бы творить. И я ее, как могу, ему обеспечиваю, с помощью вас всех, конечно. Вы ведь все – актеры, ты не знала? Роли играете. Вот твоя роль была пройти мимо него по улице и взорвать аэропорт. Несложная, эпизодическая роль, и ты ее так бездарно провалила. А ведь какие идеи могли появиться у Игорька, какие блестящие творческие идеи.. Он ведь как бы чудом избежал смерти и собственными глазами видел террориста…
Нинель сама не заметила, как стала медленно сползать по двери. Слова говорившего с ней человека казались сумасшедшими бреднями, если бы не одно но… О чем-то подобном трещал сегодня на улице и предполагаемый сыночек ее всесильного Шефа. Она заплетающимся языком сообщила об этом.
- Ой Игоречек, ой умница какой, какая умничка, - голос Шефа написал теперь сюсюканье бабушки, наконец-то дорвавшейся до внука и теперь собирающейся наубой закормить его блинами. – Догадался, догадался, подумать только… Но что же теперь будет? Ведь теперь все теряет всякий смысл… Погоди, он тебя об этом хотел спросить, да?
Нинель подтвердила.
- И что ты ответила?
- Я сказла, что он ошибается.
- И что он, поверил?
- Не знаю, у него оставалось много вопросов…
- Ну так разубеди его, - голос Шефа опять сделался требовательным голосом сильного и влиятельного мужчины. – Выйди и разубеди. Я немножко увеличиваю твою роль…
- Нет уж, - Нинель обрела наконец былую уверенность в себе. – Если все так, как вы говорите, тогда… Тогда я согласна играть только главную роль!
И, не выслушав ответ Шефа, она сорвала наушник и кинула его в унитаз. Туда же полетели и бесформенные черные тряпки (Нинель осталась в брюках и обтягивающей черной маечке, ее покрывшееся потом тело испытало блаженное чувство прохлады и легкости). С трудом снятый пояс смертника Нинель кидать не стала, она просто аккуратно задвинула его за сливной бак.
Нельзя сказать, чтобы Нинель поверила двум режиссерам – театра и жизни, - такая картина мира абсолютно не укладывалась в ее представления да и не льстила ее самолюбию. Однако, несмотря ни на что, ей хотелось сыграть главную роль в жизни этого удивительного мужчины, смешного стеснительного Игоря. Нинель еще раз вспомнила его глубокие глаза, его низкий бархатный тембр, удивительно сочетающийся с быстрым и невнятным произношением… Она поняла, что влюбилась. Влюбилась с первого взгляда и так крепко, как не влюблялась еще никогда.
Нинель решилась на самую большую авантюру в своей жизни. Она сыграет главную роль для Игоря, и эта игра будет для Нинель длиною в жизнь, уж точно больше не скучную и не тоскливую. Жизнь, сводить счеты с которой она больше не стала бы ни за что на свете.
Нинель решительно нажала кнопку сливу и вышла к режиссеру. К ее немалому облегчению он все еще ждал ее у входа в туалет, так же нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Он окинул взглядом преобразившуюся девушку, оценив по достоинству ее изящную фигуру, туто обтянутую маечкой. От Нинель не укрылось мелькнувшее в его взоре восхищение.
Одако же на словах режиссер никак не прокомментировал ее чудесное преображение; его терзали куда более важные вопросы.
- Скажите, если вы не актриса, то как тогда все объясняется? В чем смысл у этого мира? – вопрошал он. – Ведь я, признаться, давно стал замечать в любдях некую наигранность. Я, видите ли, в известном смысле, профессионал. Режиссер. Так как же тогда это объяснить? Признайтесь, наконец, что вы играете, или растолкуйте…
- Да, я действительно сейчас играю роль для тебя, - неожиданно перейдя на ты, сказала она. – А ты играешь для меня. А все они, - она махнула рукой на набившуюся в аэропорт толпу, - они играют для нас, понимаешь? Все очень просто.
- Да, действительно просто, - проговорил режиссер. – Это все объясняет. Вы.. То есть ты… Ты гениальна! Теперь мне наконец все понятно, спасибо!
И режиссер в порыве чувств чмокнул Нинель в щеку.
Она не знала, что именно понял понял режиссер из ее наспех придуманного философского рассуждения, идея которого была стара, как мир, а, может, и старше мира, ведь именно согласно этой идее его и создали. И только в эту минуту до Нинель дошла вся суть этой идеи, то, сколь многое она объясняет.
Но понимание мироустройства проходило исключительно где-то в области подсознания; сознание Нинель упивалось поцелуем Игоря, смешно покрасневшего и рассыпавшегося в извинениях.
- Простите Бога ради, - бормотал Скороходов. – Вы только не подумайте… Вообще обычно я сдержанный, просто… Обещаю, больше такого не повторится, - скороговоркой произнес он.
«И не надейся, повторится», - сказала про себя Нинель и улыбнулась собственным мыслям.
Она как бы ненароком взяла режиссера за руку, и они вышли из аэропорта, разговаривая о смысле жизни, театре, предпочтениях, симпатиях и, наконец, планах на вечер и на всю оставшуюся жизнь, которая обещала быть долгой и интересной, как по-настоящему хороший спектакль.
Нинель и Скороходов медленно отдалялись от здания аэропорта. На улице, пока Нинель переругивалсь в туалете, пошел ливень, еще по-настоящему летний, теплый и приятный. Снайперы на крышах, если они там вообще были, никак не дали о себе знать. Молодые люди дошли до автобусной остановки, все не переставая разговаривать и не разжимая рук. Автобус пришел почти сразу, они уселись на единственные свободные соседние сиденья, оставленные как будто специально для них, и отправились по им одним известному маршруту. Они уже не разговаривали и сидели, прижавшись друг к другу, самозабвенно целуясь и не замечая, как под окнамипроплывала бесчисленная массовка; она появлялась ниоткуда, играла свою короткую никому не нужную роль и исчезала, растворяясь в омываемом теплыми дождевыми струями воздухе.