Алексей положил трубку и потянулся за шляпой.
— Куда же ты? — с недоумением посмотрел на него Мильченко. — Мы ведь консилиум собираем. Я сейчас Шубову позвоню, Федосееву… Кого бы еще вызвать?
— Машину скорой помощи вызовите, — сказал Корепанов. — Больного надо в больницу.
— Хорошо, — согласился Мильченко. — Я сейчас же позвоню в лечсанупр, чтобы приготовили койку.
— Послушайте, Олесь Петрович. Ведь вы серьезный человек. Степану Федосеевичу сейчас нужен хорошо оборудованный хирургический блок, а не санаторий. Везите его к нам.
— Вопрос об операции может быть решен только после консилиума, — твердо сказал Мильченко.
— Вот я и спешу, чтобы все подготовить. И послушайте меня, Олесь Петрович, не тяните с перевозкой.
— Тебе не терпится поскорее взяться за нож?
— Откровенно говоря, да. — Иронический тон последних слов Мильченко разозлил Алексея. Он хотел добавить что-то очень резкое, обидное, но вместо этого сказал спокойно и серьезно: — Тут лучше не тянуть.
Дежурила Лидия Петровна. Когда Алексей вошел, она заканчивала операцию.
— Что случилось? — спросила она, как всегда, спокойно.
Алексею нравилось это спокойствие Вербовой. Очень веселая и жизнерадостная в обычное время, она совершенно менялась, переступая порог операционной. Эта метаморфоза казалась вначале нарочитой и вызывала улыбку. Потом Алексей понял, что это просто привычка, результат хорошей школы. Так всегда бывает, если врач прямо со студенческой скамьи попадает к требовательному и серьезному хирургу. Сначала приходится неволить себя, сдерживая готовую сорваться шутку или улыбку, а потом чувство деловой напряженности становится обычным. И это уже черта характера — натура.
Алексей рассказал о Балашове. Когда он закончил, Лидия Петровна сказала сестре.
— Включите большой стерилизатор. Положите туда… — И она неторопливо принялась перечислять необходимые для предстоящей операции инструменты.
Корепанов послал за Ульяном Денисовичем. Ему хотелось посмотреть вместе с ним Балашова, как только того привезут. А вдруг не привезут? Могут ведь отправить к Шубову… Он посмотрел на часы. Время идет. Ну что они там возятся?
Алексей снял трубку, чтобы позвонить, когда за окном раздалась сирена санитарной машины.
Не успели Балашова положить в палату, как прибыли консультанты — Шубов и Федосеев.
«Все же молодец Мильченко, — подумал Корепанов. — Вот у кого учиться оперативности».
Федосеев сидел, закинув ногу за ногу, и молчал. Зиновий Романович ходил по кабинету, зябко потирая руки, и, как всегда, улыбался.
Когда сестра принесла анализы, Шубов посмотрел их и, передавая Федосееву, сказал:
— Тревожно. Однако пока ничего угрожающего.
Федосеев ознакомился с анализами, молча положил их на стол и поднялся.
— Посмотрим больного? — спросил он, ни к кому не обращаясь.
Во время обследования Корепанов стоял в стороне, предоставив инициативу самому старшему — Шубову. Зиновий Романович обследовал больного долго и внимательно. После него — Федосеев. Когда закончилось обследование, Корепанов подозвал сестру, которая стояла со шприцем наготове:
— Делайте инъекцию.
Балашов посмотрел на Корепанова, потом на Шубова.
— Мы посоветуемся сейчас, — сказал Шубов, — а вы пока поспите немного. Боли у вас через две-три минуты как рукой снимет.
Он говорил улыбаясь и таким тоном, каким разговаривают с детьми. Это почему-то злило Корепанова. Потом, уже в ординаторской, его тоже все злило: и многословие Шубова, и молчание Федосеева, и напряженно-выжидательная поза Мильченко у столика с телефоном.
— В таких случаях обычно рекомендуют оперировать, — сказал Шубов. — Но ведь существует и другая точка зрения…
Шубов говорил убедительно, и Алексей чувствовал, как начинает колебаться. Состояние Балашова уже не казалось таким угрожающим. Появилась надежда, что все обойдется и без операции.
«Мильченко тоже чувствует, что я колеблюсь. Ишь, какая улыбка появилась и сразу же исчезла. А я ему сказал твердо, что надо оперировать… Злорадствует, верно. Но не настаивать же на своем только потому, что Мильченко злорадствует… Удивительно: всего час назад я считал, что операцию лучше не откладывать. Почему же теперь я думаю иначе? Почему соглашаюсь с Зиновием Романовичем? А если бы не было Шубова? Если б не было этого консилиума? Если б сейчас вместо Балашова привезли простого рабочего или рядового колхозника с таким же заболеванием? Я ведь обязательно оперировал бы, не дожидаясь утра. Почему же я соглашаюсь с Шубовым? Это потому, что у него больше опыта, больше знаний, больше хладнокровия и спокойной рассудительности. Вот и Федосеев тоже соглашается, кивает головой… Шубов, конечно, прав. Можно повременить. Но почему же до консилиума я считал, что нельзя ждать?»